подводных исследованиях остались за семью печатями. Временами до нас доходили слухи, свидетельствовавшие о не спадающем интересе к событиям в океане. Иногда в прессе появлялись отдельные статьи, сопоставив которые можно было получить смутное представление о состоянии дел.
Наши контакты с флотом, будучи дружескими, оставляли желать лучшего, что нас сильно огорчало. Коллеги по ту сторону Атлантики чаще находят общий язык со своими официальными источниками, но на этот раз и они молчали. Видимо, и там что-то застопорилось.
Зато о болидах все позабыли, только очень немногие нет-нет да и присылали весточку о новых появлениях красных точек. Я все же не расслаблялся: мало ли что вдруг может всплыть.
По моим данным, оба феномена — катастрофы в океане и болиды — никто так и не связал друг с другом. Вскоре их и вовсе забросили, оставив необъясненными сенсациями летнего сезона, а по прошествии трех лет и мы с Филлис о них почти не вспоминали.
Нас занимало другое: рождение сына Вильямса и его смерть восемнадцать месяцев спустя. Чтобы помочь Филлис пережить это, я исхитрился раздобыть заказ на репортаж о путешествии, продал дом, и некоторое время мы скитались по свету.
Честно говоря, мои репортажи были моими только отчасти, на самом деле внешний лоск и эффектные концовки, которые так нравились слушателям Ай-би-си, принадлежали Филлис. Она, естественно, писала и свои сценарии, когда не была занята наведением глянца на мои репортажи.
Мы много трудились, и к моменту возвращения домой наш престиж вырос, у нас накопилось множество материала, было над чем поработать, и даже появилась уверенность, что мы на правильном пути.
И тут американцы потеряли у Марианских островов круизный лайнер. Заметка была очень краткой — слегка приукрашенное в редакции сообщение телеграфного агентства, но что-то в ней было такое, что привлекло наше внимание. Филлис достала атлас и принялась изучать карту.
— С трех сторон Марианы окружают большие глубины, — сказала она.
— Да, — отозвался я. — Что-то тут не так. Не знаю, что именно, но мне как-то не по себе.
— Слухами земля полнится: надо проверить все неофициальные источники, — решила Филлис.
Мы так и поступили, но безуспешно. Ничего, кроме заметки телеграфного агентства: «Туристический лайнер „Кивиноу“ затонул в ясную погоду, в живых осталось двадцать человек, назначено официальное расследование». Но о результатах расследования мы так никогда и не услышали. Инцидент был заглушен шумихой вокруг затонувшего при невыясненных обстоятельствах русского судна, промышлявшего восточнее Курил. Так как для Советов любая неудача связана с происками капиталистических акул и реакционных фашистских гиен, то желчные намеки и обвинения в адрес Запада сыпались довольно долго, и происшествие это стало казаться куда значительнее, чем потеря американцев, — на самом деле более серьезная. В шуме брани мистическое исчезновение гидрографического норвежского судна «Утскарпен» за пределами родной Норвегии осталось почти незамеченным.
К сожалению, я потерял свои записи, но насколько помню — еще с полдюжины кораблей, так или иначе связанных с морскими исследованиями, исчезли до того, как американцев постигла новая потеря, теперь у Филиппин.
На сей раз они потеряли эскадренный миноносец, а вместе с ним и терпение.
Хитроумное заявление «…так как воды в районе Бикини недостаточно глубоки для объявленной серии подводных испытаний атомного оружия, место полигона перенесено на тысячу миль к западу», возможно, и ввело в заблуждение простаков, но в кругах газетчиков и радиожурналистов началась настоящая драка за прикомандирование к экспедиции.
Мы с Филлис были на хорошем счету, и нам повезло. Взяв билеты на самолет, мы спустя несколько дней составили компанию остальным счастливчикам.
Наше судно держалось на стратегической дистанции от места, где затонул «Кивиноу».
Не могу описать глубинной атомной бомбы — я никогда ее не видел. Все, что нам было позволено, — это созерцать небольшой плот, на котором возвышалось нечто вроде полусферической палатки. Нас успокоили, сказав, что эта бомба почти не отличается от атомной бомбы обычного типа, за исключением массивной оболочки, способной выдержать давление на глубине пяти миль.
На рассвете, в назначенный день буксир оттащил плот за горизонт, а мы перешли к экранам. Дав «полный назад», буксир оставил плот дрейфовать в заданной точке, и в течение трех часов тот плавно раскачивался на волнах. Голос из громкоговорителя отсчитывал время до запуска; мы шатались по палубе, пока не начался обратный счет.
— …три, два, один, ПУСК!
С плота взвилась сигнальная ракета, оставляя за собой хвост бурого дыма.
— Бомба сброшена, — объявил голос.
Долго ничего не происходило, все в молчании застыли перед экранами. Плот продолжал раскачиваться на залитой солнцем воде. Если не считать рассеивающихся клубов дыма, оставленных ракетой, можно было подумать, что ничего не случилось — с виду полная безмятежность. Но мы сидели, затаив дыхание.
И вот внезапно плоская гладкая поверхность вздыбилась, море извергло огромное белое облако, которое, корчась и скручиваясь, поднималось все выше и выше. Наше судно содрогнулось от удара взрывной волны.
Мы оторвались от экранов и выскочили на палубу. Облако повисло над горизонтом, продолжая корчиться, разрастаться, и во всех его движениях было что-то непристойное, грязное.
И только когда облако поднялось на огромную высоту, на нас обрушился первый водяной вал.
Мы обедали за одним столиком с Малларби из «Книжных новостей» и Беннелом из «Сената». Никогда раньше я и не мечтал о столь прославленной компании. Но в свое время мне хватило ума жениться на Филлис, «окольцевав» ее прежде, чем она обнаружила, какой у нее был широкий выбор.
Это была ее игра. Моя роль в подобных представлениях довольно скромна — я поднимаюсь на палубу и демонстрирую свою общительность. Дальше следует партия Филлис, в которую я не вмешиваюсь. Мне остается только наблюдать, как разворачивается нечто среднее между шахматной игрой и искусным надувательством. Следить, как она реагирует на неожиданный ход противника, — одно удовольствие. Филлис редко проигрывает.
На этот раз она подвела собеседников к нужной теме между первым и жарким.
— До сих пор камнем преткновения было нежелание признать в качестве причины некий Разум, — заметил Малларби. — То, что произошло сегодня, — первый шаг к признанию.
— И все равно Разум остается под вопросом, — отреагировал Беннел. — Граница между инстинктивным и разумным весьма условна, особенно когда речь идет о самозащите. Хотя бы потому, что и то и другое может вызвать одну и ту же реакцию.
— Но вы же не станете отрицать, что даже независимо от причины это совершенно новое явление?
Собеседники вошли в азарт — Филлис добилась своего. Расслабившись, она поудобнее устроилась в кресле и вся превратилась в слух.
— Я могу предположить, — говорил Беннел, — что это существовало там,