— Отец! Прекрати!
— Хватит обманов! — выкрикнул он.
— Это не обман! Это я, Оберон!
— Теллопс!
Ну все, довольно. Я осторожно отступал, не отрывая взгляда от острия его меча. Он метался из стороны в сторону, словно оса, готовая ужалить.
— Я не хочу причинять тебе вред, — сказал я. — Но придется, если ты будешь продолжать в том же духе!
Он сделал ложный выпад, потом нанес рубящий удар мне в голову. Я парировал, отступил и отбил очередной удар. Отец усилил натиск. На этот раз он пустил в ход сложную серию финтов и ударов. Даже свихнувшись, он оставался величайшим фехтовальщиком изо всех, кого я видел.
Он таки пролил первую кровь. На быстром ответе с ударом он прошел через мою защиту и оставил мне отметину на тыльной стороне правого запястья. Я даже не увидел, как это произошло. Секунду спустя он рассек мне правое предплечье. Жизни это не угрожало, но из руки хлынула кровь. Несколько секунд — и я не смогу как следует держать меч.
Отец запрокинул голову и зашелся хохотом. Может, если я упаду, он решит, что победил? Надо припасти это как запасной вариант, на тот случай, если он еще раз меня достанет.
Я перебросил меч в другую руку, пока рукоять не намокла от крови. Нет, в честном бою мне его определенно не победить. Надо что-то придумать, и поскорее, а то он меня убьет.
— Это твой последний шанс, — принялся блефовать я. — Брось меч, или я за себя не отвечаю.
— Теллопс! — прорычал он. — Никогда больше!
Ну все, хватит дипломатии.
Может, отец и превосходил меня в искусстве фехтовальщика, но я знал, что в реальности далеко не всегда выигрывает самый лучший. Выигрывает самый умный. А если я не сумею перехитрить сумасшедшего, то я и не заслуживаю жизни.
Он снова атаковал меня. Я быстро отступил, сосредоточившись на защите. В его атаке непременно есть какое-то уязвимое место. Мне просто нужно найти и использовать его.
Его меч метался с молниеносной скоростью, испытывая мою оборону и выискивая способ прорваться через нее. А я так же неистово парировал, постепенно отступая по кругу. Каждая его атака казалась безукоризненной. Теперь он выработал определенный ритм: атака, передышка, атака, передышка.
Когда он в очередной раз остановился, чтобы перевести дыхание, я улучил момент и внимательно присмотрелся к нему. И заметил, что у него под левым глазом наливается огромный синяк — ровно там, куда дважды пришлись мои удары. Я предположил, что распухшее веко должно ограничивать его поле зрения. Если попробовать достать его слева, воспользовавшись этой травмой…
Отец снова начал стремительную атаку. Однако на этот раз я стал смещаться вправо. Он заморгал и тряхнул головой. Чем быстрее я кружил, тем сильнее делались его колебания.
Он снова начал уставать. Когда он приблизился ко мне, его меч дрогнул.
Теперь моя очередь!
Я перешел в низкую стойку, сместившись вправо, и ударил, быстро и сильно. Врезал со стороны «слепой» зоны. Он отступил, лихорадочно отбивая мой меч. Тогда я намеренно чересчур увеличил дистанцию удара, опустив острие меча. Отец не увидел его приближения — заплывший глаз не позволял, — а если бы и увидел, вряд ли у него хватило бы сил остановить удар.
Острие меча глубоко вонзилось ему в правую ногу. Я выдернул клинок, и из раны хлынула кровь.
Он взвыл и яростно взмахнул мечом. Клинок просвистел в каком-нибудь дюйме от моих глаз. Когда он перенес вес на раненую ногу, та подломилась. Отец пошатнулся и едва не упал.
Ага, попался! Прыгнув вперед, я схватил его свободную руку, лихорадочно молотившую воздух, развернулся и провел бросок. Он перелетел через мое плечо и грохнулся на спину в десяти футах от меня. Из груди его со свистом вырвался воздух. Отец явно был оглушен.
Я прыгнул туда и наступил ему на правую руку. Он охнул и выронил оружие. Он не мог шевелиться, да и вообще еле дышал. Я пинком отбросил меч подальше; тот пролетел футов двадцать и упал на каменистую землю у самого края Узора.
— Это твой последний шанс, — произнес я с напускным спокойствием, которого на самом деле не испытывал. — Сдавайся, па, а потом мы вместе выпьем и посмеемся над этой историей.
Однако, невзирая на усталость и рану, он попытался отбросить меня. Надо отдать ему должное — у меня на его месте не хватило бы духу продолжать драку. На что он надеялся, оставшись без оружия?
Внезапно он перекатился на бок и судорожно дернул ногами. Прежде чем я успел отреагировать, он выхватил из-за пояса нож.
— Умри! — взревел он. Он ринулся вперед и попытался вонзить нож мне в грудь.
— Отец, — предостерегающе произнес я, уклоняясь от удара, — прекрати сейчас же! У тебя нет ни малейшего шанса!
Он зарычал. Тогда я ударил его по голове рукоятью меча. Послышался глухой «чвак». Отец упал на колени.
— Хватит! — Я выбил нож, потом пнул отца в живот. Он сложился вдвое, хватая ртом воздух.
— Извини, па, — сказал я, скорее удрученный, чем рассерженный. — Но ты сам до этого довел.
И я еще раз стукнул его по голове рукоятью меча. Он упал ничком, но все еще пытался встать.
— Теллопс! — крикнул он.
Я, не колеблясь, прыгнул ему на спину, поставил колено между лопаток и скрутил ему руки за спиной. Теперь он уже не мог напасть на меня — ну, или встать, если на то пошло.
— Слушай, объясни, чем я так тебя разозлил, — сказал я ему на ухо. — И что, кстати, означает эта чертовщина — «Теллопс»?
Зарычав, он повернул голову и укусил меня за левое запястье. Я вскрикнул и вырвался, потом дважды врезал ему по голове. Он принялся скулить.
— Папа, — строго произнес я, — я собираюсь помочь тебе. Но для этого нужно, чтобы ты перестал на меня бросаться. Ты меня понимаешь?
Он снова попытался укусить меня.
Тут мое терпение лопнуло. Я колотил его, пока он не отключился. Хоть он мне и отец, но хватит с меня его выходок. И так я дал ему предостаточно возможностей.
Восстановив дыхание и успокоившись, я связал ему руки полосами ткани, оторванной от его же рубашки. Я не был уверен, насколько хорошо они будут держать, потому обыскал его на предмет спрятанного оружия и изъял еще один нож, с вырезанной на рукояти головой единорога. Очень недурная работа. Я засунул его себе за пояс, для сохранности.
Покончив с этим, я встал. Раны у меня на руке и предплечье уже перестали кровоточить; на мне все всегда заживало быстро. От укусов на запястье остались синяки в форме полумесяца, да и только. Отцу досталось куда сильнее.
Я подобрал свой меч, спрятал его в ножны, потом уселся, поджав ноги, рядом с отцом, чтобы подумать. И что мне с ним делать? Я не могу везти на себе валяющегося без сознания — или хуже того, пребывающего в сознании — сумасшедшего, одержимого манией убийства.
