Пошла крепкая кремнистая почва. Значит, мы двигаемся правильно, значит, скоро услышим движение воды. Мы его услышали, я повернул. Друг Камня вослед, и мы побежали вверх, на юг, к истокам. Очень приятно было бежать на юг, откуда приходят всякое изобилие и радость. Бежали аж до тех пор, пока туман не потемнел. Значит, Огонь уже склонился к умиранию. Чувство радости вдруг сменилось усталостью. Мы нехотя влезли в обжигающую воду и переплыли на другой берег. Потом я достал из выделанного оленьего пузыря кремень и кресало и воскресил костер.
Почти прыгая в пламя, дрожа и радуясь, Друг Камня вскрикивал:
— А т-теперь мы его! А т-теперь мы его! А? Не будешь больше разорять орды людей! Ч-червеносый!
Я настолько устал, что не обиделся на «червеносый». Я жевал кус вяленины и глядел на спутника, прощая ему. В конце концов, что же? И он, и его родичи, хоть и лжелюди, тоже хотят жить. Да и устаешь все время ненавидеть, нужно дать передых и существу ненависти, кое завелось от слов Младостарца в груди, вот тут, слева, и грызет теперь, и грызет.
Посреди ночи я опять внезапно проснулся. Туман исчез. Очень, очень высокий небосвод, подсвеченный незаходящим Огнем, раскинулся над всей вселенной. На небесном своде иные нетерпеливые Предки уже разложили редкие костры, не в силах ждать, когда наступит бесконечная зимняя ночь, — очень уж хотелось им кушать.
Я мог бы еще поспать до сторожевой смены, но тело, не слушаясь такого решения, приподнялось, голова повернулась, а глаза посмотрели через Быструю. На том берегу черной громадой громоздился Предок. Он неподвижно стоял — видно, дремал. Мои глаза были полны любовью к нему, и он это будто почувствовал, да нет, не будто — беспокойно переступил с ноги на ногу и повернулся немного, стал виден острый черный хребет. Я люблю тебя, милый могучий бедный больной Предок, и я спасу тебя от мучений, все произойдет быстро, ты умрешь, но это будет и рождение, ты будешь самым могучим охотником в нашей орде, милый, милый. Любовь переполнила мои глаза и полилась теплыми мелкими каплями на руки.
Не разбирая уже дня и ночи, мы бежали к истокам Быстрой, к истокам жизни Предка, откуда потечет, журча его кровью, новая, неведомая жизнь. Теперь мы ели и спали когда придется, потому что очень спешили, ведь вся орда ждет нас и ужасно волнуется. И еще есть одна опасность — раздраженный незаживающей раной Предок может в любой момент уйти, и тогда ищи его, злого, измученного.
Иногда мы отдыхали днем на другом берегу Быстрой, но часто от сильнейшей усталости не могли спать, а лишь, расслабленные, дремали, уткнув головы в колени. Оставив Мастера, я делал большой крюк, переплывал Быструю обратно и осторожно подходил к Мамонту с подветренной стороны. Он терпеливо стоял, отгоняя движением ушей гнус. Однако вокруг глаз и рта, там, где нежное мясо граничило с прекрасными желтоватыми бивнями, было уже разъедено, а хобот висел, бессильный отогнать это гнусное летучее племя. Я разглядел причину его беспомощности: у самого основания носа торчал дротик. Он зашел очень глубоко, виднелся лишь кончик рукояти. Я пытался разглядеть, знак какой орды стоит на нем, чья мощная злая рука направила его полет. Напрасно: было очень далеко.
Однажды, когда я вот так любовался Предком, быстро и подло сменился ветер. А старый запах мамонтовой шкуры был смыт с меня злохитрой рекой при переправе (вот почему мы не любим все водяное).
Учуяв ненавистную вонь человечьего тела и не разбираясь, что это его ближайший родственник, зверь обрушился на меня и гнал до самой воды. Спасло меня то, что я завизжал обиженным мамонтенком и он один миг проколебался. Я прыгнул в Быструю, а он, остановившись на берегу, долго смотрел мне вслед, сожалея, что не может отплатить за тяжелую рану. Плыть он не решился — был слаб.
Друг Камня был очень взволнован и рассержен:
— Так рисковать! Что бы я потом сказал твоим, то есть моим сородичам? Как мне потом без тебя заманивать твоего, то есть моего сумасшедшего родственника? Орда Рыбы не знает хорошо его повадок! Да ей это и не нужно! И как ты смеешь, еще недозрелый подросток, уходить без разрешения!
Я медленно подошел к нему. Он побледнел и начал искать возле себя рукой. Его сплющенный — под Рыбу — лоб стал вообще цвета снега. Я достал из складок набедренной тряпки краски и стал подновлять на нем узоры Мамонта. Особенно усердно я поработал над лицом. Жаль, что у него другие лицевые надрезы.
В орде Рыбы некую дощечку прикрепляют к черепу наклонно, лицо почти вовсе не трогают. И оно получается отвратительно убегающим назад, как у их любимых Рыб.
Я тщательно разрисовал лоб, щеки, подбородок, расположил линии так, что Мастер стал более-менее напоминать человека. Этому делу я предаюсь каждый день изо всех сил, так что друг-враг даже ворчит; если бы не это малеванье, то мы давно бы были в верховьях реки и покончили с обезумевшей тварью. Он не ведает, простофиля, что в таком случае он никогда бы не дошел до верховьев. Никто не может выносить долго даже слегка утраченные линии и краски.
Все время, пока мы бежали к месту, где нас должны были встретить загонщики, меня мучили приступы неведомой болезни. Начинается она всегда одинаково: горделивой мыслью, что я избранник Предков, и не просто «я» — частичка и другое название «мы», а «я», я — худой нескладный подросток, незрелый, еще не получивший никакого обозначения. И вот тут — вдруг, как удар громового топора, — один! Погибаю без орды! Предки! Возьмите себе это «я» и отдайте взамен уютное растворение, эту слитность, спаянность всех тел в одно бесконечное, сильное, громадное, клыкастое существо… Я бежал и рыдал, но не очень сильно, чтобы не сбить дыхания.
Так, терзаемый попеременно то гибким существом ненависти под сердцем, то страшной холодной одинокостью, я бежал, и ел, и дремал, и разрисовывал плотное тело нечеловека, каждый день превращая его в человека. Мы ежедневно переплывали Быструю для устройства лежбища. Быстрая — холодна, у меня все время текло из носа. Даже несокрушимый Друг Камня начал подшмыгивать.
День из здорового делался больным: круглый Верхний Огонь подернулся воспаленной краснотой, и ветер где-то за чертой небозема уже надул свои щеки…
— Скорее! — Я закричал это и понял, что мы опоздаем, последняя часть пути к Скальной Стране уходила резко влево от Быстрой, и если нас застанет ливень, тогда… тогда…
— Скорей! Скорей! Скорей!
Я орал это на бегу, и уже несколько верхних капель упало в мою глотку. Я проглотил их в священной и безумной надежде — а вдруг вместе с ними я съел весь дождь. Но такие штуки получаются только у Кострового Дурака. Дождь упал на нас! И на Предка! Дождь облепил все вокруг своею прозрачной длинной шерстью! Мы бежали уже между скал.
