Пирошников вспомнил молодого журналиста, прослышавшего о странных явлениях в доме на Петроградской стороне и явившегося к Пирошникову за разъяснениями сорок лет назад… Потом он тиснул статью, затем издал брошюру. А фильма Владимир Николаевич так и не посмотрел – ему было неинтересно. И вот на тебе – «легендарный»!
Все это давным-давно кануло в Лету, и ему совсем не хотелось продолжать ту легенду.
– Я, собственно, не за этим… – начал он.
– А что? Кредитная линия? Облигации? Пластиковая карта? Мы сегодня же откроем вам счет, – деловито затрещал управляющий.
– Нет-нет! Я о вечере поэзии… – Пирошников протянул ему афишу.
Гусарский окаменел и несколько секунд неподвижно смотрел на Пирошникова, точно бык на корриде, которому заморочил голову тореадор.
– Поэзии… – повторил он и вдруг мелко расхохотался. – «С дуба падали листья ясеня…» Хм. Поэзии…
Он пробовал на вкус это слово, словно впервые слышал.
– И чего же вы хотите?
– Пригласить вас и ваших сотрудников, – просто ответил Пирошников.
Гусарский взял афишу, расстелил ее на столе для заседаний и внимательно изучил.
– Позвольте… – он вынул из кармана авторучку. – Это элементарный маркетинг.
И он приписал снизу под словами «силлаботонические практики» фразу: «При участии специалиста по паранормальным явлениям, мастера полтергейста Владимира Пирошникова».
– Вот так, – он вернул афишу Пирошникову. – И я гарантирую полный зал.
Пирошников ужаснулся.
– Но я не… Я не полтергейст…
– Правильно. Но вы умеете это делать. И сейчас снова в форме. Мы все это ощущаем, – попробовал пошутить Гусарский. – Я тоже не Доу Джонс, но я знаю, как он работает. В конце концов, никто не требует, чтобы вы поставили дом вверх тормашками. Расскажете об опытах в молодости. Молодые вас плохо знают, напомните им, покажите, кто в доме хозяин… Мы с вами все преодолеем, у нас получится! – расплылся он в улыбке.
Кто в доме хозяин… Эта фраза продолжала звучать в ушах, когда Пирошников спускался в свой подвал, приобретая все больше нежелательных интонаций – от иронически-вопросительных до попросту издевательских.
Болели ноги. Пирошников тяжело дышал, проклиная все на свете. Легендарного героя не вытанцовывалось.
Лишь на следующее утро Пирошников вспомнил, что миловидная операционистка Серафима зачем-то просила его зайти, а он позабыл об этом приглашении. Настолько был ошарашен своей открывшейся легендарностью.
Похоже, из него начинали лепить шарлатана, торгующего своими мнимыми подвигами в молодости. Таких легенд сейчас до черта, особенно на эстраде. Выходит траченное молью старичье, о котором забыли сто лет назад, и вдруг выясняется, что это легендарная группа. Пирошников совсем не собирался вступать в их компанию.
Но афиши с надпечаткой, где значилось его имя, уже висели. Надпечатку сделал банк «Прогресс». Афиши висели по всему дому, слава Богу не на улице.
Снова, как в те давние времена, начинало возникать ощущение, что дом диктует ему свою волю, что здесь он не может жить, как хочет, а вынужден соразмерять свои поступки с его поведением.
До вечера поэзии, а точнее сеанса паранормального специалиста, как того пожелали обстоятельства, оставалась неделя. Делать нечего, надо было идти к Дине на консультацию.
Она встретила Пирошникова усмешкой. Ожидала его визита сразу, как только увидела афиши с его фамилией, но он пришел лишь через несколько дней.
– И что же вы намерены делать? – с ходу задала она вопрос.
– Да я и пришел это спросить. Как я должен себя вести?
Дина вздохнула, пригласила его к себе и поставила посреди комнаты.
– Стоять нужно на месте, смотреть в зал и делать пассы. Какие вам удобно. Ну, например…
И она стала делать круговые движения раскрытыми ладонями, обращенными к воображаемому залу. Пирошников попытался повторить, чувствуя себя в глупейшем положении.
– Сымпровизируйте! – скомандовала Дина.
Пирошников продолжил круговые движения лишь одной левой, а правой принялся делать возвратно-поступательные движения в сторону зала, как бы гоня туда невидимые волны.
– О! Да у вас талант! – насмешливо воскликнула она.
– А говорить? Что говорить? – обеспокоенно спросил он, не переставая размахивать руками.
– Говорить нужно два слова. Первое – «Мо! Мо! Мо!». Низким голосом, медленно и протяжно.
Пирошников начал мычать.
– Мо!.. Мо-о!.. Мо-о-о!..
– Отлично! – похвалила она.
– А второе? – поинтересовался он.
– Второе высоким голосом, быстро: «Кизэй! Кизэй! Кизэй!» Как удар хлыстом!
– Мо, мо-о-о, мо-о-о, кизэй, кизэй, кизэй! – с удовольствием повторил он.
Ему начинало это нравиться. Идиотизм крепчал с каждой минутой.
Они повторили все вместе с движением.
– Ну вот. Примерно так, – сказала Дина.
– А что это значит? Мо? Кизэй?
– Это на древнекхмерском. «Мо» – это просто «тихо». А «кизэй» означает «Вселенная слышит тебя и меня».
– Так длинно?
– Да. Это иероглиф, – невозмутимо отвечала Дина.
Пирошников вернулся к себе и некоторое время тренировался перед зеркалом, беззвучно мыча «мо» и шепотом выкрикивая «кизэй». При этом не забывал делать пассы. То и другое выглядело, как ритуальные танцы папуасов в Новой Гвинее.
Внезапно пришла из лавки Софья и сухо проговорила:
– Владимир Николаевич, вас там спрашивают.
Пирошников не успел полностью сбросить с лица остатки выражения «кизэй» – довольно зверского, надо признать – так что Софья отшатнулась в ужасе.
А Владимир Николаевич прошел в магазин, где у полок дожидалась операционистка Серафима.
– Вот я пришла, – простодушно сказала она.
– Здравствуйте, Серафима Степановна, – провозгласил Пирошников, слегка недоумевая: зачем она пришла?
Но она молчала и смотрела на него, будто ожидая чего-то. Пирошников смутился. Да еще Софья вертелась рядом, навострив уши и как бы поправляя книги на полке.
– Зайдемте ко мне, – предложил он.
Они перешли в жилище Пирошникова. Он усадил женщину за стол, а сам собрался готовить кофе. Но не обнаружилось фильтров, да и чашки все были грязные и ожидали мытья в раковине умывальника. Серафима смотрела на него с улыбкой.
Пирошников смущенно развел руками и уселся за стол.
– Извините… А вот… откуда у вас это имя… несовременное такое… – он не нашелся спросить ничего лучшего.
– Это родители. Они верующие. Хотели, чтобы я была, как ангел, – улыбнулась она.
– Шестикрылый?
Она рассмеялась, кивая.
– Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился, —
продекламировал Пирошников. – Знаете?
