– Вы хотите сказать, – промолвила Уэндел, – что обнаружили разум там, где мы не в состоянии уловить признаков жизни?
– Очень слабый сигнал, он едва выделялся.
– Ну, капитан, – сказал Фишер, – что вы думаете о предложении Ярлоу? Что если жизнь кроется в глубине океана и поэтому доктор Бланковиц получает столь слабый сигнал?
– Хорошая мысль, – согласился By. – В конце концов, жители моря – пусть и разумные – могут не иметь техники. В воде костер не разжечь. Внешние проявления жизни моря для людей мало заметны. Каким бы разумом ни обладали эти существа, без техники они не опасны, особенно если они не могут покинуть море: ведь мы будем на суше. Значит, вопрос становится еще более интересным, и мы просто не имеем права не прояснить его.
– Вы все так тарахтите, что я не могу вставить слово, – раздраженно заметила Бланковиц. – Все вы не правы. Если бы носители разума обитали лишь в океане, положительный сигнал я получала бы только оттуда, А я получаю его отовсюду – и причем равномерно. И с суши, и с моря. Я этого не понимаю.
– Значит, и с суши тоже, – с явным недоверием повторила Уэндел. – Тогда здесь, конечно, что-то не так.
– Но я не могу понять, что именно, – сказала Бланковиц. – Это меня и беспокоит. Я ничего не понимаю. – И, словно извиняясь, добавила: – Конечно, сигнал очень слабый, но тем не менее он существует.
– Мне кажется, я могу дать объяснение, – проговорил Фишер.
Присутствующие немедленно воззрились на него.
– Я не ученый, – начал он, – однако это не значит, что я ничего не понимаю. Итак, в море присутствует разум, но под водой. Поэтому нам трудно его заметить. Здесь все понятно, Но интеллект существует и на суше. Значит, и тут он скрыт. Он – под землей!
– Под землей? – воскликнул Ярлоу. – Что ему там делать? И состав воздуха, и температура планеты, по нашим сведениям, вполне нормальны. От чего ему прятаться?
– Например, от света, – рассудительно ответил Фишер. – Возьмем тех же роториан. Предположим, что они уже освоили планету. Кто захочет обитать на ее поверхности, в свете красного солнца, угнетающего растительный мир и психику человека? Под землей можно устроить электрическое освещение, там будет лучше и самим роторианам, и их растениям. К тому же… – он замолчал.
– Ну что же ты? Продолжай! – сказала Уэндел.
– Ну хорошо. Постарайтесь понять роториан: они живут внутри Ротора. Они привыкли к этому и считают такую жизнь нормальной. Перебираться на поверхность планеты им просто не хочется. И в конце концов они зароются.
– Значит, ты предполагаешь, что нейродетектор Бланковиц обнаружил присутствие людей под поверхностью планеты?
– Да. Почему бы и нет? А кора планеты ослабляет излучение до уровня, принимаемого детектором.
– Но ведь Бланковиц утверждает, что на суше и на море реакция одинакова.
– По всей планете… и совершенно однородная, – подтвердила Бланковиц.
– Ну хорошо, – согласился Фишер, – туземцы в море, роториане под поверхностью суши. Разве такого не может быть?
– Постойте, – проговорил вдруг Ярлоу. – Значит, реакция одинакова повсюду – так, Бланковиц?
– На поверхности существует несколько незначительных положительных и отрицательных экстремумов, но они настолько невелики, что в их существовании легко усомниться. Словом, разум как будто целиком охватывает планету.
– Ну хорошо, в море это возможно, – сказал Ярлоу. – Но на суше-то? Разве можно предполагать, что за тринадцать лет – всего за тринадцать лет – роториане нарыли туннелей повсюду под поверхностью этого мира? Если бы вы обнаружили внизу одно, даже два небольших пятна, дающих такую реакцию и занимающих очень малую долю поверхности планеты, я бы согласился с такой перспективой. Но чтобы вся поверхность… Знаете, этому разве что моя тетушка Тилли поверит.
– Генри, значит, ваши слова следует понимать в том смысле, что вы предполагаете существование чуждого интеллекта под всей поверхностью этой планеты? – спросил By.
– Иного вывода мы, по-моему, сделать не можем, – ответил Ярлоу, – иначе остается считать, что показания прибора Бланковиц – сущий вздор.
– Знаете что, – заметила Уэндел, – похоже, что в таком случае лучше не спускаться на поверхность планеты, ведь чуждый нам разум не обязательно окажется дружелюбным, а «Сверхсветовой» – не военный корабль.
– Зачем же сдаваться? – возразил By, – Мы обязаны выявить носителей разума и определить, способны ли они помешать землянам переселиться сюда.
– В одном месте, кажется, есть крохотный максимум – больше, чем повсюду, – сказала Бланковиц. – Впрочем, тоже небольшой. Отыскать его?
– Давайте, – проговорила Уэндел. – Надо тщательно исследовать окрестности, после чего и будем решать – спускаться нам или нет.
By невозмутимо улыбнулся,
– Уверяю вас – на планете нам ничего не грозит.
Уэндел сердито нахмурилась.
85
Странной чертой Салтаде Леверетта – с точки зрения Януса Питта – было его желание обитать в поясе астероидов. Очевидно, некоторым людям действительно нравятся пустота и одиночество.
– Нет, я не презираю людей, – уверял Леверетт. – Просто мою потребность в общении удовлетворяет головизор – И поговорю, и выслушаю, и посмеюсь. Разве что пощупать не могу и обнюхать – но среди людей это не принято. К тому же в поясе астероидов уже строятся пять поселений, и при желании я могу уже там досыта пообщаться с людьми.
Приезжая на Ротор – в метрополию, как он называл, – Леверетт все время опасливо оглядывался по сторонам, словно боялся, что его начнут толкать.
К стульям он тоже относился подозрительно и, усевшись, ерзал, словно хотел стереть отпечаток того, кто сидел на нем раньше.
Янус Питт всегда считал, что лучшего кандидата на должность исполняющего обязанности комиссара пояса астероидов ему не найти. Такой пост давал Леверетту власть над всей внешней областью системы Немезиды. А следовательно, не только над строящимися поселениями, но и над службой наблюдения.
Они как раз заканчивали завтракать в личных апартаментах Питта – Салтаде, наверное, скорее умер бы с голоду, чем согласился есть в общей столовой, куда пускали кого попало (кем попало он считал всех незнакомых людей). Питта вообще удивляло, что Леверетт соглашается есть даже в его присутствии.
Питт внимательно приглядывался к нему. Сухой и морщинистый, Леверетт напоминал хлыст, казалось, что он никогда не был молодым и не станет старым. У него были блеклые голубые глаза и выцветшие желтые волосы.
– Салтаде, когда вы в последний раз были на Роторе?
– Всего два года назад. И по-моему, Янус, с вашей стороны непорядочно вновь подвергать меня таким испытаниям.
