сравнению с головной болью, которая сделалась почти ослепительной, и его ощущением телесной неполноты, это казалось совсем несущественным.
Он перелез еще через один невысокий металлический барьер и остановился на узкой полоске бетона. Внизу несла свои воды Ист-Ривер. Он сел на край бетонной набережной и свесил ноги вниз. Темная тень находилась теперь прямо перед ним, посередине реки. Он сполз по бетонному откосу вниз так, что ноги его касались поверхности Ист-Ривер.
Два года назад он познакомился на книжной распродаже с женщиной. Публичная библиотека на углу 42-ой улицы и Пятой авеню избавлялась от парных и поврежденных книг. Они выложили их на столики в маленьком Брайант-парке, примыкавшем к библиотеке со стороны Шестой авеню. Он потянулся к юбилейному изданию «Восстания масс» Ортеги-и-Гассета, а она потянулась к ней с другой стороны. Они коснулись книги одновременно и посмотрели друг на друга. Он пригласил ее выпить кофе в «Швейцарском шале» на Восточной 48-ой.
Они переспали всего раз, хотя продолжали встречаться еще несколько месяцев, пока она пыталась решить, не вернуться ли ей к мужу, продававшему скатерти для ресторанов. По большей части Брубейкер просто сидел и слушал ее.
– Что меня больше всего бесит в Эде – так это его чертова самодостаточность, – говорила она. – Мне все время кажется, что исчезни я, и он через неделю и думать обо мне забудет. Заведет себе другую бабу и будет жить как ни в чем не бывало.
– А мне говорили, – замечал Брубейкер, – говорили, стесняясь это говорить, хоть я и не понимаю, чего здесь стесняться… в общем, говорили, что боль потери ощущается примерно неделю. Ну, по крайней мере, остро ощущается. А потом слабеет, и так до тех пор, пока не найдешь кого-то другого.
– Мне так стыдно, что я встречаюсь с тобой и не… ну, ты понимаешь.
– Ничего, – возразил он. – Мне приятно быть с тобой. И если от меня хоть какая-то польза – ну, хоть то, что ты можешь выговориться, привести мысли в порядок – что ж, это лучше, чем если бы вы с Эдом расходились из-за меня.
– Ты такой добрый… Господи, да будь Эд хоть вполовину такой добрый, как ты, у нас никаких с ним проблем не было бы! Но он такой эгоистичный! Даже в мелочах. Например, начинает выдавливать зубную пасту с середины тюбика, даже нового, и ведь знает, что это меня абсолютно выводит из себя, а еще он заплевывает пастой все краны, так что мне приходится их мыть по сто раз на дню…
И он слушал ее, и слушал, и слушал, но для секса она слишком нервничала, и это было в порядке вещей: она ему, действительно, нравилась, и он хотел ей помочь.
Иногда она плакала в его объятиях и говорила, что им надо снять квартиру и жить вместе, и что она сделала бы это прямо сейчас, если бы не дети и половина бизнеса, записанная на ее имя. Иногда носилась по его квартире вихрем, хлопая дверцами шкафов и проклиная Эда за жестокость. Иногда молча сидела на подоконнике, глядя на улицу, перебирая в памяти события прошлого.
В конце концов, она пришла к нему как-то вечером, легла к нему в кровать и занялась с ним яростным сексом, а потом сообщила Брубейкеру, что возвращается к Эду.
По многим причинам, – сказала она.
И часть Брубейкера ушла с ней и не вернулась. И у него разболелась голова.
Теперь же он просто прошел по черной как промокшая тряпка воде к темному пятну. Точно так же, как через поток машин. Невредимый. От ног его по воде разбегалась легкая рябь, вздрагивала и тут же исчезала.
Он прошел по Ист-Ривер и ступил в темный клубок. Тот состоял из тумана и мягкой ватной дымки. Он шагнул внутрь, в темноту. Единственный свет исходил теперь из него самого – из крошечной щелочки, открывшейся у него между бровями. Темнота соткалась вокруг него и распалась на множество клубившихся теней.
Это было не то общество, в котором он предпочел бы оказаться. Все здесь казались чересчур настойчивыми. И запах их нужды бил в нос сильнее, чем когда-либо прежде.
Они клубились в тумане черными тенями, выступая из него, только когда на них падал луч света Брубейкера. На мгновение их окутывало мягкое бело-розовое сияние, а потом они снова становились неясными тенями в тумане. Он медленно двигался между ними, и тут его локтя коснулась чья-то рука. Он отпрянул. Отпрянул в первый раз в жизни.
До него дошло, что он сделал, и ему сделалось стыдно.
Он пошарил своим лучом, и тот уперся в женщину, которая явно за ним наблюдала. Может, это она прикасалась к нему? Он посмотрел на нее, и она улыбнулась. Улыбка показалась ему очень знакомой. Эта сегодняшняя хромушка? Та девственница? Жена Эда? Или кто-то еще из многих его знакомых?
Люди перемещались в темноте, сменяя друг друга. Он не понял, разговаривали ли они между собой в темноте: голосов он не слышал, только негромкий шепот тумана, окутывавшего неясные тени. Может, они там совокуплялись, сойдясь в какой-то причудливой оргии? Да нет, от них не исходило обычной для такого занятия энергии, да и движения их, насколько он мог судить в темноте, ничем не напоминали соития.
Но все они смотрели теперь на него. Он ощущал себя среди них абсолютно одиноким. Он был не такой, как они, они его не ждали, и глаза их не сияли.
Она все еще наблюдала за ним, продолжая улыбаться.
– Это вы до меня дотронулись? – спросил он.
– Нет, – ответила она. – Вас никто не трогал.
– Я уверен, что…
– Никто вас не трогал, – она смотрела на него с улыбкой, скорее объясняющей, чем вопросительной. – Никто вас не трогал. Никому и ничего от вас не нужно.
За его спиной заговорил мужчина, но Брубейкер не разобрал его слов. Он отвернулся от женщины с серьезной улыбкой и попробовал разглядеть говорившего. Луч его света упал на мужчину, полулежавшего, опершись на локти, в тумане. Черты его показались Брубейкеру знакомыми, но вспомнить точно ему не удавалось. Что-то из прошлого, будто слово, связанное с чем-то конкретным, и ему, возможно, удалось бы вспомнить его, если бы он не думал ни о чем другом.
– Вы что-то сказали?
Мужчина посмотрел на него, как ему показалось, с сочувствием.
– Я сказал: вы заслуживаете большего.
– Ну, если вы так считаете…
– Нет, это вы так считаете. Это одна из трех вещей, которые вам нужно понять в первую очередь.
– Трех вещей?
– Вы заслуживаете большего. Все заслуживают большего.
Брубейкер не понимал. Он находился
