— Да-да, твой. На беду, доктор Морган обнаружил, что то единственное место, которое его устраивает, уже занято. Занято — это еще мягко сказано. Он просит совета, как стащить с насеста твоего приятеля Будду.
Профессор просветлел — зато озадаченной оказалась Максина Дюваль.
— Кого? — переспросила она.
Саратх не задержался с ответом.
— Преподобнейшего и мудрейшего Бодхидаарму Маханаяке Тхеро, настоятеля монастыря Шри Канда, — произнес он нараспев, точно молитву, — Так вот, значит, о чем идет речь…
Наступило молчание; потом на лице Пола Саратха, почетного профессора археологии Тапробанского университета, загорелась озорная, почти восторженная улыбка.
— Мне всегда хотелось узнать, — произнес он мечтательно, — что будет, если неотразимая сила натолкнется на несокрушимую преграду.
11
ЦАРСТВЕННЫЕ МОЛЧАЛЬНИЦЫ
Проводив гостей, Раджасингх деполяризовал окна библиотеки и долго сидел в задумчивости, глядя на деревья вокруг виллы и на каменные стены Яккагалы, вздымающиеся за ними. Послеполуденный чай, поданный точно в четыре, вывел его из забытья, но не заставил сдвинуться с места.
— Рани, — сказал он, — попросите Дравиндру разыскать мои тяжелые башмаки, если их еще не выбросили. Я отправляюсь на Скалу демонов.
Рани сделала вид, что вот-вот выронит поднос от удивления.
— Айо, махатхая![48] — запричитала она в притворном отчаянии, — Вы, наверное, немного не в себе! Вспомните, что говорил доктор Макферсон…
— Этот шотландский знахарь вечно читает мою кардиограмму вверх ногами. И кроме того, моя дорогая, для чего мне жить, если вы с Дравиндрой меня покидаете?
Вопрос был задан как бы в шутку, но вдруг он понял, что это не просто шутка, и устыдился недостойной мужчины жалости к себе. Рани тоже уловила новый оттенок, и на глаза у нее навернулись слезы. Поспешно отвернувшись, чтобы он не успел заметить их, она ответила по-английски:
— Я же предлагала остаться по крайней мере еще на год…
— Знаю, знаю, но этого я никогда не допущу. Если только в Беркли все не переменилось с тех пор, как я был там в последний раз, Дравиндра будет очень нуждаться в вас, — («Я тоже, — добавил Раджа про себя, — хотя, конечно, по-другому».) — И независимо от того, собираетесь ли вы готовить собственную диссертацию или нет, скажу, что быть женой ректора университетского колледжа — это тоже большая наука.
— Не уверена, — улыбнулась Рани, — что подобный жребий всерьез привлекает меня, я видела столько неудачных примеров. — Она опять заговорила по-тапробански, — Насчет ботинок — это вы не шутили?
— Нет, не шутил. Разумеется, не на вершину — до фресок и обратно. Я не навещал их уже пять лет. Если я буду и дальше откладывать свой визит…
Завершать фразу не было нужды. Рани смотрела на него с укором еще секунды две-три, потом поняла, что спорить бесполезно.
— Я передам Дравиндре, — сказала она. — ИДжайе — на случай, если обратно вас придется нести на руках.
— Хорошо. Хотя Дравиндра, уверен, справился бы и в одиночку…
Рани ответила Радже благодарной улыбкой: она гордилась мужем, и комплимент доставил ей удовольствие. Бывший дипломат, случалось, говорил себе, что эта пара — самый счастливый выигрыш, какой мог ему выпасть в жизненной лотерее; оставалось надеяться, что два года, проведенных ими в его доме в порядке выплаты долга обществу, принесли им не меньшую пользу, чем ему самому. В XXII веке личные слуги стали редкостной роскошью, предоставляемой лишь самым выдающимся людям; Раджасингх просто не знал никого другого, кому было бы, как ему, предоставлено право нанять троих.
Сберегая силы, он проехал через Сады наслаждений на трехколесном электромобильчике, работающем от солнечных батарей; Дравиндра и Джайя предпочли идти пешком, уверяя, что так быстрее. (Они оказались правы — но ведь они шли не по дорожкам, а напрямик.) Затем он не спеша, с несколькими длительными остановками поднялся в туннель Нижней галереи, где параллельно утесу шла Зеркальная стена.
Здесь в окружении обычной толпы назойливых туристов работала женщина-археолог из какой-то африканской страны; с помощью сильных ламп непрямого света она обследовала стену в поисках незамеченных ранее надписей. Раджа-сингху очень хотелось предупредить ее, что шансы на открытие практически равны нулю. Пол Саратх потратил двадцать лет жизни на то, чтобы облазать с лупой каждый квадратный миллиметр поверхности и составить «Автографы Яккагалы» — трехтомную академическую монографию, превзойти которую не удастся хотя бы потому, что никто другой не сумеет так искусно читать древние тапробанские письмена.
Когда Пол затеял свой титанический труд, оба они были совсем еще молодыми людьми. Раджасингх и сегодня помнил, как стоял на этом самом месте, а Пол — в ту пору помощник младшего дешифровщика в департаменте археологии — выискивал на желтой штукатурке следы, почти стертые временем, и переводил экспромтом стихи, посвященные красавицам на скале. Сколько столетий кануло в Лету, а строки эти и сейчас будили отзвук в сердцах:
Я Тисса, начальник стражи.
Я проскакал полсотни лье,
чтобы увидеть божественноглазых,
а они не ответили мне.
Разве это честно?
Да пребудьте здесь тысячу лет,
как священный заяц, запечатленный
королем богов на Луне. Это пишет
Махинда из монастыря Турапама.
Сбылось ли пожелание наивного монашка? И да и нет. Женщины скал прожили век вдвое более долгий, чем он осмелился загадать, и дожили до времен, каких он не мог себе и представить. Но — дожили очень немногие. Одна из надписей говорила о «пятистах девах с золотою, как солнце, кожей»; допустим, это явное поэтическое преувеличение, но не очевидно ли, что в лучшем случае лишь десятая часть фресок избежала косы времени и людской злобы? Правда, двадцать уцелевших обрели теперь бессмертие, воспроизведенные в бесчисленных фильмах, на видеопленках и мнемокристаллах. И уж определенно любая из них оказалась во сто крат долговечнее автора, который в своей неуемной спеси не счел нужным даже поставить подпись:
Я приказал расчистить дороги, дабы
паломники со всех четырех сторон света
стекались сюда, к прекрасным девам
на склоне утеса.
Я — король.
В последние годы Раджасингх — сам наследник королевского имени и, уж вне всякого сомнения, многих царственных генов — нередко раздумывал над этими словами: они так великолепно доказывали скоротечность власти и тщету гордыни. «Я — король…» А, простите, который? Монарх, стоявший на этих гранитных плитах — тогда, восемнадцать веков назад, они сияли новизной, — был, по-видимому, человеком отважным и даже разумным, но не отдавал себе отчета в том, что время быстро сгладит все различия между ним и ничтожнейшим из его подданных.
