— Вот это да! — восхитилась Рита. — Неужели и правда одна из них была у Рузвельта в кармане?
— Да. И я знаю, какая. Понимаешь теперь? Все это жульничество, люди обманывают самих себя. Скажем, твой пистолет побывал в какой-нибудь знаменитой битве, например при Ватерлоо, но если ты об этом не знаешь, то и пистолет кажется тебе самым обыкновенным. Историческая ценность — здесь! — Он постучал себя по лбу. — В голове, а не в пистолете. Я тоже был коллекционером. В сущности, поэтому я и занялся нынешним бизнесом. Собирал первые почтовые марки британских колоний.
Сложив руки на груди, женщина стояла у окна и смотрела на огни Сан-Франциско.
— Не умри он, мы бы выиграли войну, — задумчиво произнесла она. — Так говорили мои родители.
— Так вот, — продолжал Уиндэм-Мэтсон, — представь, что в прошлом году кто-нибудь... неважно кто, хотя бы правительство Канады — обнаружил клише старинных марок. И не только клише, но и краску. И запас...
— Я не верю, что одна из этих зажигалок принадлежала Рузвельту, — перебила его Рига.
Уиндэм-Мэтсон хихикнул.
— В том-то и дело! Мне придется доказать это с помощью документа. Понимаешь? Вещь не говорит сама за себя, ее ценность должна подтверждаться бумагой. А, следовательно, вся возня с историческими ценностями не имеет смысла. Это массовый самообман.
— Покажи бумагу!
— Пожалуйста. — Он прошел в кабинет и снял со стены листок в рамке — сертификат Смитсоновского института. Зажигалки и сертификат влетели Уиндэму-Мэтсону в копеечку, но он не жалел — они позволяли ему доказать свою правоту, доказать, что слово «подделка» — пустой звук, поскольку слово «оригинал» тоже ничего не значит.
— Кольт сорок четвертого калибра — это кольт сорок четвертого калибра, — вещал он, возвращаяясь из кабинета. — Покупая револьвер, следует интересоваться диаметром ствола и особенностями конструкции, а не датой выпуска...
Рита протянула руку. Он отдал сертификат.
— Значит, одна из них все-таки подлинная, — сказала она наконец.
— Да. Вот эта. — Он протянул ей зажигалку с длинной царапиной на одной из сторон.
— Пожалуй, мне пора, — сказала Рита. — Как-нибудь еще увидимся вечерком. — Она вернула сертификат и зажигалку и направилась в спальню, где осталось ее платье.
— Почему?! — раздраженно крикнул он. — Ты же знаешь, нам никто не помешает. Жена приедет через несколько недель... Я же тебе объяснял: у нее отошла сетчатка.
— Дело не в этом.
— А в чем?
— Будь любезен, вызови велотакси, пока я одеваюсь, — попросила Рита.
— Я сам тебя отвезу, — буркнул Уиндэм-Мэтсон.
Она оделась. Вернувшись из прихожей с ее пальто, Уиндэм-Мэтсон застал Риту в кабинете возле книжного шкафа, погруженную в раздумья. Казалось, ее что-то гнетет. «Прошлое, — понял он. — Оно многим не дает покоя. Черт меня дернул завести этот разговор! — упрекнул он себя. — Но ведь она такая молоденькая — я думал, она и слыхом не слыхивала о Рузвельте».
Рита опустилась на колени и взяла с нижней полки книгу.
— Ты читал? — спросила она.
Он поднес книгу к близоруким глазам. Серая обложка. Роман.
— Нет, — ответил он. — Это жена купила. Она любит читать.
— Тебе бы следовало прочесть.
Уиндэм-Мэтсон неохотно взял книгу.
— «Из дыма вышла саранча», — произнес он вслух. — Это из тех книг, что запрещены в Бостоне?
— Не только в Бостоне, но и во всех Соединенных Штатах. Ну, и в Европе, разумеется. — Рита вышла в прихожую и остановилась у двери.
— Слыхал я об этом Абендсене.
На самом деле Уиндэм-Мэтсон ничего о нем не слышал. И о романе знал только то, что он очень популярен. Еще одна причуда. Повальное увлечение. Он нагнулся и поставил книгу на полку. — Некогда мне читать модные книжки. Дел невпроворот. «Конечно, у секретарш есть время читать всякую дрянь, — угрюмо сказал он. — И на работе, и дома — в постели. Их это возбуждает, хотя они прекрасно знают: в жизни все по-другому».
— Любовная история? — проворчал он, открывая входную дверь.
— Нет. Роман о войне. — На пути к лифту она добавила: — Он пишет то же самое, что говорили мои родители.
— Кто? Абендсен?
— Да. Мол, если бы Джо Зангара[21] промазал, Рузвельт вытащил бы Америку из депрессии и вооружил ее так, что... — Рита умолкла — они подошли к лифту, где в ожидании стояли люди.
Позже, мчась по ночной улице в «Мерседес-бенце» Уиндэм-Мэтсона, она снова заговорила об этом.
— Идея Абендсена в том, что Рузвельт был очень сильным Президентом, вроде Линкольна. Он это доказал своими делами, пока стоял у власти. Сюжет книги вымышленный, Абендсен облек свою теорию в форму романа. Рузвельт не гибнет в Майами, а живет себе дальше. В тридцать шестом его переизбирают на второй срок, и вплоть до сорокового — до начала войны — он все еще Президент. Догадываешься, что потом происходит? Когда Германия нападает на Англию, Францию и Польшу, он у власти. При нем Америка становится сильной державой. Гарнер, вообще-то, был никудышним Президентом. Наделал уйму ошибок. А так в сороковом вместо демократа Брикера избрали бы...
— Это по мнению Абендсена, — Уиндэм-Мэтсон взглянул на нее. «Боже, — подумал он, — прочтут какую-то книжонку и разглагольствуют, словно...»
— Так вот, вместо изоляциониста Брикера в сороковом году Президентом становится Роксфорд Рексфорд Тагуэлл[22]. — Ее гладкая кожа блестела в свете уличных фонарей, глаза сияли. Рита возбужденно жестикулировала. — Он оказался активным приверженцем антифашистской политики Рузвельта. Поэтому в сорок первом Германия побоялась прийти на помощь Японии. Не выполняла условий договора. Соображаешь? — она повернулась к Уиндэму-Мэтсону и вцепилась в его плечо. — И в результате Германия и Япония проиграли войну!
Он засмеялся.
Женщина не сводила с него глаз, словно пыталась отыскать что-то в его лице. Он только не мог понять что, еще надо было следить и за дорогой.
— Это смешно, — холодно произнесла Рита. — Такое вполне могло случиться. Штаты вздули бы япошек, а...
— Как? — заинтересовался Уиндэм-Мэтсон.
— Как раз об этом он и пишет. — Она помолчала секунду и добавила: — В форме романа. В книге много художественных отступлений, для занимательности. Его герои — двое влюбленных, как раз то, что нужно читателю. Парень служит в американской армии, а девушка... Впрочем, неважно. Так вот, Президент Тагуэлл — далеко не дурак и прекрасно понимает, что затеяли японцы. — Она заметила выражение его лица и пояснила: — Ничего, об этом можно говорить, в Тихоокеании «Саранча» не запрещена. Я слышала, она очень популярна среди япошек, даже на Родных островах. О книге много говорят.
