- Я могу уйти.
Афанасий Гаврилович усадил его на место.
- У нас разговор общий. И от тебя секретов нет. А к вам, Анатолий Анатольевич, у меня покорнейшая просьба, Не надо спекулировать. Нехорошо. Состряпает иной начальничек какую-нибудь несуразицу - ошибки ведь всякие бывают, - разозлит народ и, вместо того чтобы взять вину на себя, поднимает глаза вверх. Приказали, дескать. А люди там и поумнее и неопытнее, такой глупой ошибки не допустят, и отказываться им от своих суждений тоже незачем. Вы хотите нас предупредить, что кто-то там, наверху, считает полет "Униона" несвоевременным. Я об этом ничего не знаю. Но предположим, вы правы. Тогда нам очень важно выслушать авторитетное мнение человека, который поделился с вами опасениями. Мы либо согласимся с ним, либо попробуем разубедить. Итак, Анатолий Анатольевич, кому же мне звонить? Министру?
Набатников взялся за телефонную трубку, но Медоваров удержал его:
- Извините, Афанасий Гаврилович, но я передал вам неофициальное мнение. Я не имел права.
- Почему? - удивился Афанасий Гаврилович. - Ведь эхо же не сплетня, а деловой разговор? А кроме того, я достаточно тактичен, ссылаться на вас не буду и попросту посоветуюсь, стоит ли отправлять "Унион"?
Толь Толич не терял присутствия духа.
- К сожалению, я не уполномочен...
Поярков не сдержался, вспылил:
- Недостойная игра, Анатолий Анатольевич. За чью спину вы прячетесь? Кто или что вами руководит?
Медоваров приосанился, снял академическую шапочку и, помахивая ею перед собой как веером, назидательно произнес:
- Мною руководит партийный и гражданский долг. Простите за откровенность, но вокруг вашего "Униона", уважаемый Серафим Михайлович, околачиваются всякие подозрительные личности. Возможно, я ошибаюсь, но трудно понять, почему некоторые из них оказались в кабине? Я также не совсем уверен, почему надо было исправлять американский анализатор?
- Мы уже это слышали, - вмешался Набатников. - Факты нужны, Анатолий Анатольевич, факты, а не подозрительность.
Его поддержал Борис Захарович:
- Нашли кого подозревать! Багрецова, Бабкина! Абсолютная нелепость.
Лицо Медоварова неприятно сморщилось, он раздраженно сунул ермолку в карман.
- Ну хорошо! Я виноват - пусть будет нелепость. С вашего разрешения, попробую доказать обратное. Пожалуйста, если вас не затруднит, пройдемте в лабораторию.
Солидно, выпятив животик, Толь Толич шагал по коридору, а вслед за ним шли молчаливые, угрюмые Дерябин, Набатников и Поярков.
За столом сидел Багрецов. Заслышав шаги, он положил паяльник и, увидев старших, вытянулся по-военному.
Афанасий Гаврилович поздоровался и попросил Багрецова временно перейти в другую комнату. Не успела за ним закрыться дверь, как Толь Толич вскочил на стул, достал со шкафа кассету с пленкой и легко спрыгнул на пол.
- Сейчас попробуем разобраться, кто из нас прав, кто виноват. Прошу заранее извинения.
Глядя на Медоварова, как он ловко и привычно сменил кассету, как заправил пленку, Набатников все еще надеялся на чудо. Нет, Медоваров не мог решиться на такую глупую выходку, чтобы записать разговор американца с Багрецовым.
Но вот из аппарата послышался голос Мейсона, и глаза Набатникова покраснели от гнева.
- Да как вы посмели?
- Ничего не поделаешь, Афанасий Гаврилович, приходится. Уж очень мы доверчивы, товарищ начальник. Но вы послушайте, послушайте. Волосы дыбом встанут. - И Толь Толич погладил свою блестящую лысину.
История с записью разговора Мейсона была уже известна и Дерябину, и Пояркову, но каждый из них не очень-то придавал этому значение, смущала лишь пропавшая кассета. И вот она нашлась столь неожиданным образом. В конце концов, это лучше, чем неизвестность. Мало ли в какие руки могла попасть пленка и кто ее будет прослушивать?
А Толь Толич торжествовал: он подкручивал ручки громкости и регулировки тембра, похлопывал по блестящей решетке громкоговорителя:
- Вот сейчас, сейчас... Слушайте. Мальчик такую клевету возвел на советскую власть, так ее поносил, что...
Борис Захарович сердито прервал Медоварова:
- Никогда не поверю!
- Воля ваша, - криво улыбнулся Толь Толич. - Сейчас услышите собственными ушами.
Мейсон и Багрецов разговаривали о том, что же мешает человеку жить по-настоящему? Что мешает строить новые города, переделывать природу, растить сады? Багрецов сказал, что советскому народу мешают заокеанские друзья Мейсона с их авиационными базами вокруг нашей страны и те, кто, например, придумал орла-разведчика. Мейсон согласился: эти джентльмены ему тоже мешают, ибо он изобретает и строит аппараты для науки, а не для войны, а на военных заказах богатеют и расширяются конкурирующие с ним фирмы.
"Конкуренция. Это есть отшень, отшень страшно, - слышался из громкоговорителя глуховатый голос Мейсона. - В Советский Союз можно работать вместе. Мистер Поярков изобретать "Унион". Мистер Дерябин изобретать другой аппарат. Никакой фирма не можно мешать".
Заговорил Багрецов:
"У нас, конечно, частных фирм не существует. Есть институты, заводы. Но хозяин у них один - народ. Именно поэтому и легче работать. Только не думайте, что Пояркову, Дерябину и другим никто у нас не мешает".
"О да, я знаю. Я смотрел "Крокодил". Самый плохой человек - это есть бюрократ. Он всегда убивает изобретатель. Он есть гангстер". И Мейсон рассмеялся.
"С бюрократами мы как-нибудь справимся. Гораздо чаще мешают другие. Иногда у нас печатаются объявления, что разыскиваются родственники - наследники какого-нибудь заокеанского предпринимателя. Бывает это довольно редко. Но родственников по духу вашим молодым бездельникам, по стремлениям и жизненным установкам можно встретить и у нас. Вы уже знаете, что в "Унионе" оказались испорченные аккумуляторы. Произошло это по вине одной девушки, равнодушной и невнимательной".
"Папа этот мисс есть академик? Я знаю, девочка не можно работать. Много есть деньги".
"Все не то, мистер Мейсон. У ее родителей совсем немного денег. Папа бухгалтер, мама - медицинская сестра. А дочь..."
"Сестра мой сын, - со вздохом сказал Мейсон, - ничего не думать. Ничего не хотеть. Только дансинг, авто... Только весело. Я отшень хотеть иметь такой сын, как вы. Ваш папа рабочий?"
"Нет. Меня воспитала мать - доктор медицинских наук, член-корреспондент, почти академик. Разве в этом дело?"
"Мой сын надо было учить в советской школа".
"В советской школе училась и Зоя Космодемьянская и Римма - девушка, о которой мы сейчас говорили. Во французской школе учились и смелые патриотки и много девушек вроде Риммы. Значит, дело не только в школе".
"Мистер Багретсоф хочет сказать, что есть француз лютше советский человек? И американец тоже есть лютше?"
