Мой парень из Параллельного мира
Лаванда Май
Глава 1, в которой что-то идёт не так
В глубине тёмного леса раздаётся звук. Ноги тяжелеют от испуга, и я запинаюсь о твёрдый камень. Едва не падаю, но сохраняю равновесие, затаив дыхание. Прислушиваюсь. Это скулёж, собачий жалобный скулёж доносится вновь. Или волчий. Сердце заходится в бешеном ритме, мысли бросаются в рассыпную. Они покидают меня; всякое напускное спокойствие рано или поздно даёт трещину — стоит лишь пролиться последней капле здравомыслия. И она, повисшая на краю ресниц, вот-вот ударится о землю, а я захлебнусь в панике.
И я уже почти всхлипываю, как последняя соплячка, когда широкая ладонь зажимает мне рот, а моё тело с силой, до боли, прижимает спиной к себе некто очень бесцеремонный и пугающий. Мои попытки освободиться взрываются болью— напавший не ослабляет хватку, а только лишь вжимает меня в себя еще усердней. Бабочкой в паутине бьюсь, но тот, кто меня удерживает, даже не колыхнётся. В этот момент я сдаюсь и просто тихо плачу, поливая влагой руку, что зажимает мне рот под аккомпанемент не смолкающего подвывания среди сосен. Мне не видно лица мужчины, но на мгновение чувствую лёгкие множественные касания к своим волосам, как если бы меня… целовали? Всё это кажется мне настолько невыносимым, что я чувствую, как меня бросает в жар, предвещая скорую потерю сознания. Моё тело резко становится лёгким, как пушинка, а слуха сквозь вату освобождения касаются голоса, зовущие меня в спасительное забытье.
Тридцать два часа назад…
Ульяна
В последнее время меня не покидает ощущение, что за мной наблюдают. Словно есть тень, которая повсюду следует за мной. Провожает взглядом, не имея при этом телесной оболочки. Ведь когда оборачиваюсь, никого не вижу. Я ныряю сквозь толпу школьников, высыпавших из кабинетов в коридор на перемену, а невидимые глаза ныряют вслед. Я сижу в столовой, и каждая капля пролитого мной супа, опадая на стол, не остаётся незамеченной. Я оглядываю людей, что заполонили сейчас раздевалку, и не понимаю кто эти глаза, что преследуют меня весь день.
Одноклассники хватают куртки, громко переговариваются, взбудораженные тем, что отпустили с физкультуры раньше (Макару Сергеевичу, физруку, нужно куда-то там уйти), а я, по-особенному рассеянная сегодня, шарю в кармане брюк и не могу найти жетон с номером. Взрослых рядом нет — быстро протискиваюсь за своим лёгким пуховиком, чтобы успеть остаться незамеченной. И очень вовремя, ведь из своей каморки высовывает голову уборщица и шикает на нас, чтобы вели себя тише.
— Да вообще не проблема, Ирина Степановна! — смеётся Рыбкин, взгромождая на одно плечо рюкзак.
Все уже ушли, выхожу на улицу последней, а ощущение слежки не покидает. Это паранойя — не иначе. Это просто понедельник — лучшее объяснение моей непонятной тревоги и нервозности. Встала не с той ноги — с кем не бывает? Мой день вообще не задался с самого начала: порвались лямки любимого рюкзака (обе!), а молния так вообще разошлась и не желает прятать содержимое. В школьной библиотеке нагрузили книгами, и теперь весь этот вес приходится нести на руках, как ожиревшего кота. Не то чтобы это было против моей воли. Я же сама пришла за книгами, теребя в руке список, составленный самой злой учительницей в мире — нашей класснухой и биологичкой, Ольгой Евгеньевной. Просто рекомендация, вовсе не приказ, но любой, кто воспримет её рекомендацию просто как совет не обязательный к исполнению, вскоре сильно пожалеет. Мир не видел ещё таких строгих учителей — уверена в этом на все сто пятьдесят процентов.
И не видел больше таких неудачниц, как я. Рой тревожных мыслей растёт, сгущается над моей головой, как тучи, что кружат с самого утра. Ещё сегодня в школу не пришла моя подруга, Лиза, отпросившись с занятий на семейное празднование дня рождения её бабушки. Без неё меня весь день не покидало ощущение одиночества и тоски по свободе от душных школьных стен. Мне не хватает слегка испуганных глаз Гусевой, её скромной улыбки, наших общих шуток. Моя подруга не очень общительна: она стесняется своего худощавого телосложения. Но мне каким-то образом удаётся близко дружить с рыжей скромницей на протяжении нескольких лет. И если в обычные дни, благодаря компании Лизы, я готова сносить школьные будни, то сегодня, без неё, никакие попытки уйти мыслями в другую сторону от возникшей вдруг тревоги не помогают. Я вымотана, я устала и хочу домой.
Наконец я, немного потерянная, бреду по тротуару под усиливающимся дождём. Погода в последнее время совсем странная: сырость и грязь вперемешку со снегом, а на календаре февраль. Перехожу дорогу в неположенном месте (на этом участке дороги все так делают), когда сзади просигналила машина, испугав меня до чёртиков. Все мои книги валятся из раскрытой пасти рюкзака на мокрый грязный асфальт прямо перед колёсами машины. Нет времени их собирать — водитель зло хмурит брови и активно машет руками, пытаясь сообщить мне нечто очень важное, как ему кажется. Хоть бы стекло опустил, дядя, — не слышу я твоей брани! Отпрыгиваю в сторону, чтобы хоть самой уцелеть, а уже грязные книги благополучно сминают колёса. И мне бы заплакать от обиды, но уже нет сил.
Теперь не только книги мокрые, грязные, сломленные. Я прижимаю их к груди — мой пуховик испорчен. Дура — побоялась надеть куртку полегче, которую меньше люблю, чем эту. В ботинках хлюпает вода, в носу тоже что-то хлюпает, мешая полноценно дышать. Ну, что тут ещё скажешь? Просто я Ульяна Морозова — других объяснений нет. А жетон из школьной раздевалки, оказывается, все это время был у меня в рюкзаке. Ну хоть он в лужу не выпал…
Скорей бы домой. Почему нельзя просто телепортироваться в нужное мне место, как в кино? Я расклеилась совсем, а вот серый бродячий кот, перешедший мне сейчас дорогу, даже хвостом нервно не дёрнет — всё у него, видимо, хорошо. Весь мокрый, с грязными лапками, но так лениво перебирающий ими, словно весь мир в эти минуты принадлежит ему. Даже завидно при виде такой невозмутимости. Все прохожие спешат спрятаться от сырости и городского шума, машины нетерпеливо отвоёвывают каждый сантиметр в очереди перед красным сигналом светофора, а кот, видимо, просто гуляет.
Вскоре входная дверь громко щёлкает за мной, оставляя позади запах сырости и грязи, шум машин, крики маленьких детей во дворе. Кажется, дома никого, а значит я могу успеть скрыть свой позор, который останется секретом моим, бродячего кота и случайных прохожих. С кем-нибудь из них случалось что-нибудь подобное? Или это только мне так везёт?
С этими мыслями пробираюсь в свою комнату и бросаю грязные книги на пол, который придётся помыть после. Уже и приняла душ, и переоделась в чистое и сухое, а в доме по-прежнему тишина, и слышно лишь эхо моих шагов да злое дыхание, частое от усердия — ползать по полу с тряпкой это вам не шутки!
— Что ты делаешь? — а это голос мамы, напугавший не хуже недавней машины. Она стоит в дверном проёме, с идеальной укладкой, в идеальном офисном костюме. Я точно её дочь?
— Ничего, — пожимаю плечами, сидя на корточках с половой тряпкой в руках. — Живу обычной жизнью неудачницы.
— Что случилось, Ульян?
Она слегка улыбается, как бы умиляясь мне или пытаясь выразить сочувствие, но это меня только ещё больше злит.
— Не смейся надо мной! — ворчу, прямо как бабушка Лизы, когда булочки у неё вдруг получились не такими пышными и ароматными, как задумывались. Хотя ни я не Лиза никогда разницы не видели — вкусно же в любом случае. Даже шутим часто в качестве комплимента пожилой женщине, что ходим к ней в гости только ради выпечки.
— Разве я смеюсь? Я знаю, что такое семнадцать лет…
— А я не знаю, что такое нормально! Почему у меня ничего не получается? Всё валится из рук, пачкается, теряется, ломается и рвётся! Я что какая-то злая шутка природы?
Мне не нравится моё собственное нытьё сегодня, но и остановиться не могу — накипело, как говорится. Еле отстирала пуховик, теперь нужно думать, что с книгами делать и как починить рюкзак. А ведь это ещё без учёта необходимости сделать домашку на завтра и помочь маме в приготовлении ужина.
