Если мужской костюм эпохи был достаточно практичным и требовал немногих упрощений (превращающих сюртук в пальто или куртку), то женское платье страдало избытком пышности. Зажиточные горожане Европы пытались копировать аристократический стиль, предназначенный для аудиенций, балов, жизни во дворцах и особняках, а не для грязных улиц или рынков. Обыденная же одежда нижних сословий выглядела слишком примитивно, блекло. Она почти не изменилась со времён средневековья, а пожалуй, что и с античности.
Нам требовалось нечто среднее. Стильное, но в тоже время сохраняющее натуральные формы. Без волочащихся по земле юбок и шлейфов, без излишеств вроде фижм и турнюров, без вредных для здоровья стягивающих корсетов. Простота, удобство и элегантность — вот что стало нашим девизом. Не забывали мы и о коммерции. Тропинин настоял на введении в обиход сумочек, ремешков, зонтиков, бижутерии, прочих аксессуаров. Ему требовалось найти применение крокодиловой коже, китовому усу и другим материалам.
Пока я поставлял в созданный на паях Дом моды европейские образцы, Тропинин внедрял эстетику будущего. Главным его нововведением стали футболки и джинсы, которые с помощью бенгальских друзей Лёшке удалось допилить до нужных кондиций. Подходящие шляпы в ковбойском стиле нам изготовлял мистер Уильямс, держащий мастерскую и лавку на Английской улице.
Единственное что пока Тропинину не удалось, это соорудить нормальные туристические ботинки. Без каучука и синтетических тканей они получались слишком жесткими и тяжелыми. Поэтому он подступился к делу с другого конца. Взяв за основу орегонские мокасины (местные индейцы предпочитали ходить босиком), начал понемногу усовершенствовать их. Он усилил подошву и пятку, добавил боковые вставки, заменил дырки на медную фурнитуру — крючки, петли, люверсы.
У континентальных индейцев мы позаимствовали кожаную куртку с бахромой, а у тлинкитов накидку чилкат, которую вывели из обрядовой в повседневную.
Деревянные манекены, упакованные по полной, походили отчасти на героев спагетти-вестернов, отчасти на пижонов с рекламы сигарет мальборо.
Как ни странно, но при всём размахе у нас до сих пор не родилось приличного прилагательного, чтобы обозначить принадлежность к колонии. Роскошное слово «викторианский» было пока незанято, но его можно было приложить только к городу. А «тихоокеанский» пока еще звучало бы слишком амбициозно.
— Кто мы есть? — вопросил я за традиционным пятничным ужином в особняке, куда приглашал Лёшку, чтобы обсудить продвижение дел.
— Вопрос в другом, — поправил товарищ. — В том, кем мы станем? Соединенными Штатами, Мексикой или Канадой.
— Мы станем сами собой, — возразил я.
— Это понятно, — пожал он плечами. — Тем не менее, мы можем превратиться в нищую перенаселенную страну, контролируемую криминалом, в передовую индустриальную державу или же тихую провинцию под патронажем заморской монархии.
— Не думаю, что мы когда-нибудь сможем задавать тон в мировой политике или экономике. Здесь никогда не будет много европейского населения. Не превратимся мы, надеюсь, и в подобие Мексики. Однако, пребывать под патронажем российской короны не хотелось бы тоже. Но мы в любом случае станем фактором стабильности в разборках между Штатами и Британией, или Штатами и Мексикой. Система из трех конкурирующих стран куда более стабильна. Потому что две слабые объединяются против сильной. Так считали некоторые ученые в мое время.
План выглядел простым — люди, для которых созданная нами среда станет обыденной, будут воспроизводить её, а затем и оказывать влияние на соседние территории. Нечто похожее Пётр пытался провернуть с Петербургом, но как всегда ограничился полумерами, замешав их на самодурство и тиранию.
Мы намеревались пойти дальше столичной витрины. Наши шхуны со временем заполнят всю северную часть Тихого океана, двинутся на юг и будут разносить по дальним землям наше культурное и экономическое влияние. Оно уже чувствовалось в Охотске и городках Камчатки, которые потихоньку сходили с исторической колеи. Окраины империи стали крупнее, многолюднее благодаря поставкам из Америки и встречному потоку переселенцев. Их экономика всё больше ориентировалась на нас. Любая доставка из Калифорнии обходилась дешевле, чем из Якутска, и со временем всё побережье должно будет выйти на нашу орбиту.
Куда отправится зверобой или китобой, чтобы отдохнуть или пополнить припасы? Уж точно не в Охотск, холодный, открытый всего лишь несколько месяцев в году, с безобразным портом, вернее его полным отсутствием. Нет, наглотавшийся северных ветров и пург, зверобой отправится на Оаху или в Викторию. Где тепло, сочные фрукты, прекрасные туземки, приличные условия для проживания, возможность выгодно продать упромышленное и закупить на сезон всё необходимое. Но это поначалу. А затем к нему неизбежно придёт осознание, что нет нужды вообще возвращаться в Империю. Зачем? Что там есть такого, чего нельзя найти в колониях? Кроме налогов и произвола чиновников. Деньги же, заработанные на промысле, позволят купить домик и обеспечат старость. Или, если человек молод, он может обзавестись каким-нибудь доходным дельцем, вроде скромного трактира.
Мы, разумеется, не помышляли об аннексии Дальнего Востока, сама мысль о стычке с Империей порождала холодок на спине. Мы рассматривали этот регион как транзитную территорию и источник людей.
Культурный код не являлся исключительно продуктом наших усилий. Естественный ход событий вносил свой вклад. Наш диалект русского языка обогащался европейскими, китайскими, индейскими заимствованиями. Помимо него на наших территориях стал возникать индейский лингва-франка. Активная торговля, смешанные семьи, общие мероприятия, вроде нашего Большого Потлача породили языковой коктейль. Собранный из десятков местных наречий, русского и английского, он быстро распространился по побережью, а потом и закрепился в особом словаре благодаря Анчо и его ученице Галке, одной из нашей перспективной троицы.
Всё же мы разожгли пламя под плавильным котлом. Пока только северо-западного побережья, но потом, кто знает, возможно и всего океана.
А история шла своей колеёй. И между прочим в Англии произошло событие, бросающее в плавильный котел Тихого океана ещё один ингредиент, а заодно создавая нам сильного конкурента на юге. Первый флот, загрузив на борт войска и пересадив заключенных с плавучих тюрем «халков», вышел в Новую Голландию, или точнее в Новый Южный Уэльс.
Ну а до нас тем временем наконец-то добрался начальник.
Глава двадцать седьмая. Прибытие
Глава двадцать седьмая. Прибытие
О прибытии «Онисима» мне доложили, когда шхуна только показалась в проливах. Пока она добиралась до главной гавани, я успел подравнять бороду, одеть лучший костюм эпохи, роскошный парик, сапоги, треуголку. Не забыл и про перевязь со шпагой. Следовало сразу показать гостю, что он попал не в мужицкую артель и не в один из заштатных российских городков. Жаль, что Шарль с отрядом проводил тренировки в Эскимальте. Там же отстаивался фрегат, там же, как всегда, пропадал с инженерами Лёшка. Компанию мне составил лишь Комков, в то время как Окунев и другие наши ветераны предпочли поначалу остаться в тени.
Шхуна пришвартовалась возле форта рядом с замузееным «Варнавой». Увидев на палубе Колычева я улыбнулся и слегка приподнял треуголку. Он коснулся полей в ответ, хотя наверняка гадал, кто я такой? В Иркутске он меня не приметил, а Кривова я попросил держать язык за зубами и рассказывать пассажирам лишь о природе, торговле с индейцами и промысле калана.
Виктория явно произвела на капитана впечатление. Он старался не показывать вида, но время от времени бросал взгляд то на башню с часами, то на белые фасады главной набережной, на особняк, на морское училище, на старый форт. И это не считая того, что он уже увидел с палубы, пока шхуну буксировали через фьорд мимо торговой гавани. После аскетизма сибирских городов, после убожества Охотска и скромности промысловых поселений на островах, попасть в настоящий город с каменными домами, рынком, портом и набережной казалось, наверное, чудом.
