— Спаси Бог, Федор Иванович, — поблагодарил я, перекрестившись на икону богородицы, возвышавшуюся над воротами, и обратился к народу.
— Спаси Бог и Вас, жители славного города Рязани. Благодарствую за приём и слова добрые. Беру на стол Удел Рязанский по договоренности с Великим Князем Иваном Фёдоровичем, и обязуюсь, не жалея живота своего, беречь Рязань и Русь от ворога лютого.
Я поклонился в пояс, принял хлеб соль, ущипнул его, положив кус в рот, и передал хлеб Гриньке.
— Пройди, Михаил Фёдорович, в палаты княжеские, — сказал первый воевода и показал рукой направление.
В толпе слышались пересуды баб: «Дявись, маладый який», «Лепай», «Сурьёзнай». Мужская часть населения молчала, и с суровыми лицами теребила бороды. Не по нраву я им пришёлся, надо полагать.
Шли не долго. Каменный княжий терем, окружённый деревянными постройками, стоял слева на взгорке.
— Вот я и дома, — сказал я себе, поднимаясь по широкой каменной лестнице, через коридор склонившейся в пояс челяди.
— Умываться! — Крикнул я, скидывая сапоги, и проходя в покои, ступая по чистому полу босыми, грязными ногами.
— Баня готова, Михаил Фёдорович, — услышал я голос сзади.
— Кто ты? Доложись, — сказал я обернувшись.
— Ключник я. Федот Кузьмич, — на меня смотрел мужик, лет пятидесяти, широколицый, с крепкими скулами, окладистой бородой и густыми бровями. Взгляд у него был колючий.
— Федот Кузьмич, не обессудь, не ко времени париться да размываться. Солнце ещё на горе. Мне бы лицо, ноги да пот смыть с дороги. Да одёжку переодеть. И пойду с городом знакомиться. Лошадку мою вторую не распрягайте. Сумки внесите.
— Уже. Всё сейчас будет. Настя! — Крикнул он громко. — Воду князю два раза и рушники для верха и низа!
Из левой двери выскочили девки с полотном, застелили пол и поставили две деревянных шайки с водой. Одну на пол, другую на скамью, туда же бадейку с жидким мылом. На скамью положили и рушники.
— Помыть? — Спросил Федот. — Девки расторопные.
— В другой раз, Федот.
Девки захихикали, стрельнув исподлобья хитрыми глазами.
Все вышли, а я разделся, и, не боясь намочить половицы, славно вымылся. Достав из кожаных дорожных сумок чистую одежду, я переоделся в почти белый шёлковый наряд. Только шапка и сапоги были у меня красными. Расчесав, заботливо положенным на скамью гребнем, свои песочные кудри, и расправив плечи, я вышел на крыльцо.
— Гриня, бери свой десяток, и со мной. Остальным — в баню, пока протоплена. Не забудь про караулы.
Взяв повод своей лошадки из рук Федота, и запрыгнув в седло, я выехал за ворота.
* * *
Воевода сидел по правую от меня руку на полатях в сильно прогретой бане, а боярин Пронский Иван Фёдорович по левую. Париться в одиночку я не стал. К чему искушать знать рязанскую.
Бани на Руси очень часто становились местом убийства неугодных. Что может быть проще подпёртой двери разогретой с лишком парилки. Прикрыл дверь и отдушины, — через пару часов выноси тело. Или прикопай там же. Деревянных полов не было. Прямо на земле лежали деревянные решётки. И никто не узнает…
В мыльне сидели ещё три боярина: Василий и Семён Вердеревы и Иван Измайлов. Все, кроме воеводы, были парнями, возрастом чуть за двадцать лет.
Предварительно осмотрев баню, я пришёл к выводу, что здесь и проведу ознакомительное совещание с первыми людьми Рязани.
Баня состояла из нескольких помещений. Предбанник, на первом этаже имел большой стол со скамьями возле него, и имел выход на второй этаж. Второй этаж простирался по всему подволоку первого этажа бани, и был заставлен лежаками.
В мыльне стояли шайки и бочки с водой, скамьи вдоль стен, на полках лежали: тёрки, скребки, мочала и мыло. В парилке, с очагом в центре и широкими полатями по трём сторонам, по обе стороны от двери стояли бочки с водой и ковшами, а на стенах висели разные распаренные веники, от которых шёл берёзовый, дубовый и еловый дух.
Над очагом в потолке было отверстие для вытяжки дыма, которое сейчас было прикрыто, и контролировалось моим сотником Гринькой. Вытяжка на втором этаже была закрыта в деревянную коробку трубы. Попариться бывший князь любил. Но почему не постелить деревянный пол? Загадка.
Почти вся сотня моих бойцов, за исключением стражников, была задействована в обеспечени «нашей» безопасности. Княжеская усадьба была огромной, и сотни бойцов едва хватило, чтобы перекрыть территорию. Людишки в усадьбе мне были неизвестные, ситуация в Рязани тоже. Чем чёрт не шутит. Или меня захотят укокошить, или кого из бояр, чтобы на меня повесить жертву. Оно мне надо? Так начинать «столовать»?
— Что Касим? Махмуд Казанский? Не озоруют? — Спросил я воеводу.
— С нами пока. От Казани нам сейчас толку мало. Их ногаи донимают и османы совращают. Левобережье Большого Итиля совсем извели. Нам Казань сейчас не помощница. А вот Касим… Как перебрался на Оку, так брату своему Казанскому — Махмуду помогать перестал.
— Понятно. Расскажи, Фёдор Иванович, чем живёт сейчас Рязань? Как и чем ворога встречать собирается? Ведь придет же ворог.
— Придёт, Михаил Фёдорович, — вздохнул воевода. — Засечную черту строим. От Оби уже почитай сто вёрст проложили. Годим пока. Туляки к нам тянут.
— Тулякам в оба конца тянуть, а вам в один. Чем приписные работные занимаются?
— Стену городскую чинят. Руду болотную жгут. Московский заказ. Зима скоро, новую скоро наберут, а эта ещё лежит.
— Дело нужное, но чем дольше она лежит, тем лутче для неё. Стену чините, засеку ставьте далее, туляков не ждите, а железо жечь бросьте.
— Великий Князь просил железа боле слать.
Я посмотрел на него. Помолчал.
— Великий Князь Василий Васильевич теперь меня просит, и спрашивает с меня. Потому, перечить мне не надо, — тихо сказал я. — Если есть резон, говорите, обсудим. С кондачка, я тут менять ничего не буду, но новое ждите обязательно. Я под Москвой завод кирпичный ставлю. И здесь обязательно поставим.
Воевода молча качнул головой. Боярин сказал:
— Людишек мало.
— По последней сказке семь тыщ?
— Сёдни и того мене.
— А дружины ваши большие?
— Да куды там, воев по пятьдесят у кажного боярина. Не боле.
— Упарился я уже, — сказал я. — К столу пора.
— Мы посидим малеха… Да, Федор Иваныч? — Спросил боярин воеводу.
— Сидите. Пойду ополоснусь, — сказал я и, вышел из парилки.
В мыльне никого не было. Быстро обмывшись, я накинул халат, и вышел в предбанник. За столом сидели бояре, и пили квас.
— С лёгким паром, Михал Фёдорович. Как баенка?
— Баенка? Хороша баенка. И пар лёгкий, спаси Бог.
— Рубцы у тебя по телу… Вроде молод ещё, чтобы столько получить… Не бережёшь себя? — Спросил хитро Семён Вердерев.
— Берегусь… Не без этого. Но, как без ран в бою? Ежели токма в шатре прозебаться… Ты тоже не обделён рубцами, Семён, а скокма тебе годков, двадцать три?
— Так, — сказал он. — А тебе, Князь?
— Шестнадцать завтра будет.
— Я и говорю… Силёнок ещё не набрал. Поберечься надо. Не встревать в сечи. А то ненароком… Как бы не сложил головушку.
Я посмотрел на него и сказал:
— Кому положено сгореть, тот не утонет. А на счёт возраста и силёнок… В кулачном бою померимся.
Из мыльни вышли, напарившиеся и, видимо, наговорившиеся, воевода и боярин Пронский, и сели за стол.
— Разговор будет тайный, потому разливальщиков не будет. Сами управимся. Семён, не в обиду стольником побыть?
— За честь приму, Михал Фёдорович, — сказал он, и спросил с намёком, — Только сёдня?
— Как наливать будешь…
— Понял, — сказал он, и наполнил серебряные кубки искристым и пузырчатым мёдом.
— Здравы будем, — сказал я.
— Будем, — в один голос ответили они, и дружно выпили.
Семён сразу подлил каждому.
— Вот так дружно и дела бы делать, — сказал я, и помолчал. — Великий Князь зовёт Орду воевать.
— Какую Орду? — Спросил воевода. — Их сейчас много.
