Мне вдруг вспомнился мультфильм «Каникулы в Простоквашино», где Шарик купил кеды вместо валенок. Представил, как выглядел сейчас в глазах окружающих. «Шарик, ты балбес», — мысленно повторил я слова Матроскина. Но балбесом себя не почувствовал.
И смущенным тоже: не без штанов же стоял перед строем ранимых девиц. Да и в том случае тоже… Взглянул на свою далеко не новую обувь. «Не угробить бы в этом колхозе кеды», — подумал я. Уже узнал: стипендию мне выплатят только в октябре. Если не проснусь раньше.
— В магазине, — сказал я. — Дожидаются моей первой стипухи.
Скулы доцента налились краской.
От чего мужчина ещё больше помолодел: теперь казался ровесником того же Аверина.
— Это ты так шутишь? — спросил он.
Подпёр кулаками бока. Маленькими кулаками — такими же, какие теперь были у моего нового тела. Заметил, что стоявшая рядом с ним девица прикусила губу, чтобы не улыбнуться.
— Он детдомовский, — раздался позади меня возмущённый девичий голос (Пимочкина?).
После этой фразы у доцента запылали ещё и уши. Обида в его глазах сменилась смущением. Усатый начальник скользнул растеряным взглядом по лицам студентов, откашлялся. Мне даже почудилось, что он чего-то испугался. Неужто посчитал, что я могу ночью перегрызть ему горло? Или что пожалуюсь на притеснения с его стороны в обком комсомола?
Доцент взглянул на мои кеды, вздохнул. Снова посмотрел на меня — виновато, точно нашкодивший щенок, а не строгий руководитель.
— Так… — сказал он. — Оденешь пока мои… студент. Размер тебе подойдёт: я покрупнее тебя… буду. Поработаешь в моих сапогах. Это лучше, чем в кедах. Я не пойду сегодня с вами на поле: займусь распределением дежурств — дело важное и небыстрое. А завтра… завтра мы что-нибудь придумаем.
Доцент кивнул головой, словно в подтверждение своих слов. Посмотрел мне за спину — будто пожелал удостовериться, что поступил правильно.
Его поступок, должно быть, одобрили: доцент улыбнулся, перевёл дыхание. Я обернулся — наткнулся на суровый взгляд комсорга Светланы Пимочкиной. Невольно представил её к кожаной куртке, с наганом у пояса. Улыбнулся. Маска комсомольского вожака дрогнула — Пимочкина в немом вопросе приподняла бровь, как не раз делала в автобусе.
— Так… инцидент исчерпан, — сообщил доцент. — Теперь все в порядке очереди получают орудия труда и дружно следуют за старостой. Не забывайте об осторожности при работе с инструментом. И не снимайте головные уборы — опомниться не успеете, как получите солнечный удар. Надеюсь, мне никому не придётся напоминать, что мы сюда приехали не развлекаться, а работать?
Усатый начальник нахмурил брови.
— Помните, что я буду писать отчёт о нашей поездке, — сказал он.
Выдержал многозначительную паузу.
Продолжил:
— Слава Аверин на месте объяснит вам, что и как нужно делать.
Указал на старосту.
— А на дежурстве в доме останутся…
Доцент вдруг снова посмотрел на меня. Напрягся, будто вновь силился вспомнить мою фамилию. «Неужто сапоги зажал?» — пронеслась в моей голове мыслишка. Но проверить догадку я не сумел. Потому что у забывчивого руководителя так и не получилось совладать с памятью.
— Так… — оттягивая момент произнёс он.
— Могильный и Фролович, — подсказал Пашка Могильный.
— Могильный и Фролович, — повторил усатый доцент.
Обречённо выдохнул.
— Все остальные студенты идут… за старостой.
* * *
Самым трудным испытанием для меня (недавнего генерального директора ГОКа) в этом сне или новой жизни казалась необходимость противиться привычке командовать. Хотелось разобраться в целях процесса, взять на себя бразды правления, наладить вертикаль управления, добиться понимания и поддержки со стороны коллектива. Мысленно подмечал все огрехи со стороны доцента и старосты. Сжимал челюсти, сдерживая так и рвавшиеся наружу ценные советы, критику и командирские поучения.
Спасало то, что прошлый год я провёл в статусе безработного — целый год сдерживал начальственные порывы. Вот и теперь, наблюдая за неумелыми попытками Славки Аверина обуздать шумную толпу первокурсников, напоминал себе о том, что я больше не главная лягушка на болоте. Удел «Эй» — молчать, слушать и выполнять распоряжения. В одночасье «Эй» начальниками не становятся. А их попытки совершить резкий рывок вверх по социальной лестнице обычно не находят понимания у окружающих.
Из «Эй» всегда получались ценные, но низкооплачиваемые работники (кто везёт, на том и едут) и козлы отпущения. Потому в любом коллективе первоначально необходимо обзавестись нормальным узнаваемым именем. А потом уже шевелить лапками в попытке возглавить человеческий социум. Нужды пробиться в начальники я сейчас не испытывал. Потому что пока не разобрался в своих целях и потребностях. Предпочёл временно оставаться сторонним наблюдателем.
* * *
На место работы студенты двинулись неорганизованной толпой, возглавляемой старостой. Первокурсники спорили, смеялись. Помахивали здоровенными ножами, со стороны напоминая банду головорезов (меня удивила наивная беззаботность организаторов, вручивших недавним школьникам похожие на мачете тесаки). Кто-то залихватски свистел, надышавшись пыльным воздухом «родных просторов». Бывшие солдаты попытались петь «строевую» — одногруппники их порыв не поддержали.
Единым коллективом студенты шагали лишь пару минут. На дольше их единства предсказуемо не хватило. И уже вскоре толпа разделилась на мелкие группы — как и там, около института, когда дожидались посадки в автобус. Парни вырвались вперёд, возглавляемые Славкой Авериным. Девицы разделились на «кружки по интересам». Нежина не примкнула к девчонкам — шагала в сопровождении трёх говорливых кавалеров, что, распушив хвосты, перекрикивали друг друга в попытке заслужить её внимание.
Я делал вид, что шагаю вместе с группой Аверина. Хотя с удовольствием отстал бы от всей этой шумной ватаги, выбрался бы из поднятого ногами студентов облака пыли, полюбовался бы на деревенские пейзажи. Подумывал переместиться в хвост растянувшейся процессии. Ветер дул сбоку — пыль улетала в поле. Ноги сами по себе замедлили движения (идти в похожих по весу на металлические колодки сапогах то ещё удовольствие). Я очутился между группами из девчонок и парней. Вот только не сумел остаться там в одиночестве.
Меня дёрнули за рукав — я повернул голову, увидел догнавшую меня Пимочкину.
— Усик, — сказала она. — Почему ты расспрашивал о моей сестре?
Говорила Света строгим тоном, будто выносила мне порицание. Невольно почувствовал себя участником спектакля, поставленного неумелым режиссёром. Странные декорации (экономили бюджет?), неумелые актёры, изъяснявшиеся слишком театрально, не как в реальной жизни — переигрывали. Вот и Пимочкина казалась одной из таких неумёх, актрисой дешёвого сериала. Я увидел в её глазах крохотные отражения своего нового лица — лица Александра Усика (тоже актёра?).
— Поосторожнее с инструментом, — сказал я.
Показал на тесак, которым студентка размахивала, будто дирижёрской палочкой — сделал это собственным тесаком.
Светлана посмотрел на свой нож, нахмурилась: будто тот ей не понравился. Но благоразумно опустила инструмент острием вниз.
— Не заговаривай мне зубы, Усик, — сказала она. — Откуда ты узнал о моей сестре?
У девицы побелел кончик носа (точно, как у её сестры!): рассердилась.
Я ответил:
— Ты сама мне о ней сказала.
— Не ври!
Резким тоном девица привлекла к нам внимание Нежиной и её спутников. Парни оценивающе скользнули по мне взглядом, словно прикидывали, сумеют ли защитить от меня свою спутницу. Судя по их ухмылкам, особого впечатления моя тщедушная фигура на них не произвела. Альбина Нежина посмотрела на Свету — проверяла, не нужна ли той помощь. На меня она даже не взглянула, будто не заметила. Отбросила за спину косу, лёгким кивком велела кавалерам продолжить разговор.
