обмотаны тряпками, пропитанными какой-то остро пахнущей желто-коричневой мазью. Они мешают мне пошевелиться, держат, как гипс.
Так. Начинаем разбор полетов. Я — ликтор Рубежа. Отлично! Дом выполняет мои желания в области материальных вещей. Шикарно! Жаль только, что еду и сигареты он не «производит». Кормит меня домовик Уюн. Восхитительно!
Прожив на свете двадцать пять с половиной лет, избавившись от юношеской восторженности и агрессивного желания изменить мир, познав нудные тяготы домашнего труда, я теперь вполне могла оценить прелесть такого положения. Ура, быть ликтором мне нравится.
Поехали дальше. Почему же я лежу тут, замотанная в дурно пахнущие тряпки? Не могу не только встать, но даже пошевелиться, разве что голову с подушки чуть приподнимаю.
— Уюн! — тихонько зову я, осознав, что во рту пересохло, а губы потрескались.
Дверь приоткрывается и в комнату заглядывает домовик.
— Светлого дня, мия Юнта!
— Светлого… Уюн, дай мне воды … — хрипло сиплю я.
— Мия Юнта, знахарь запретил давать еду и воду пока он снова не придет.
— Ну, глоточек… все пересохло.
Домовик убегает, но вскоре возвращается. В руках плошка с водой и тряпочка.
— Обтереть он не запрещал…
Из-под кровати Уюн вытаскивает скамеечку, забирается на нее и осторожно смачивает губы, вытирает лицо.
— Ничего не помню… Спасибо, Уюн… А когда придет врач… знахарь?
— Скоро, через стей…
— Что это «стей».
— Мия Юнта, у них другое время, не как у тебя. На Угайнике в сутках десять стеев. Через один стей он придет.
— Ох… не соображу…
— Я слышал, как мия Аунигара говорила одному путешественнику, что один стей равен ста сорока четырем минутам или двум часам двадцати четырем минутам. Не знаю, поможет ли тебе эта информация, но знахарь Инзц говорил, что мне нужно отвечать на все твои вопросы, чтобы ты не волновалась.
Пожалуй, Уюн переоценил мою способность переваривать такую сложную информацию. Сто с чем-то минут просто не укладывались у меня в голове. Про два часа и сколько-то там минут было гораздо понятнее. То есть знахарь навестит меня через два с чем-то часа… Хорошо. Поехали дальше. Если он знахарь, то, значит, он из магического мира. Ну да, придет он точно из магического мира, раз время исчисляет в этих… стеях, а не часах.
Уф. Вот какая я молодец. Хорошая девочка, Юнта.
— А что со мной случилось? — облизывая губы сухим языком, спросила я.
— Ты не помнишь? Это хорошо, знахарь Инзц говорил, что ты можешь не помнить событий последних дней, и это будет хорошо. Хорошо, что ты не помнишь, не нужно вспоминать.
— Я так не могу, Уюн… Я хочу знать!
— Прости, мия Юнта, я не могу.
Разговор зашел в тупик. Уюн не хотел говорить то, о чем мне хотелось узнать. А я не знала, что еще ему сказать.
— Кушать хочется. И пить, — жалобно пожаловалась я.
— Это очень хорошо, мия Юнта, знахарь Инзц сказал, что если ты захочешь есть и пить, значит, хорошо, ты выздоравливаешь.
— А поить и кормить запретил? — удивилась я.
— Да. Запретил. Потому что только он знает, что пойдет тебе на пользу, а что навредит. Не волнуйся, он скажет, что можно есть, он знает.
— Я знаю. Чай мне не навредит. И мой геркулес.
— Нельзя, прости, мия Юнта, — домовик был безутешен, но тверд.
Уюн ушел.
Интересно, стоит чего-то захотеть, так все другие желания вылетают из головы. Сейчас я испытывала такие муки жажды и голода, что все остальные вопросы меня не волновали.
Нет, так не пойдет. Это невыносимо. Срочно нужно придумать какой-нибудь другой вопрос. Или желание. Вот, например, лежу я тут… дельфины резвятся… Детство… да, я тогда болела гриппом. И тоже лежала под таким же одеялом… Только пить и есть мне никто не запрещал — сама не хотела. Вот же дура была! На табуретке рядом с кроватью стояла чашка чаю и вазочка с малиновым вареньем. А я не ела… не пила…
Облизнув сухие губы сухим языком я застонала. Что же такое делается, только о еде и думаю!
Пойдем другим путем.
Ликтор Рубежа. Что это значит? Кроме дома-трансформера и деловитого домовика-кормильца? Ээээ… Еще же кто-то был… Ну конечно! Ворон Кирс!
— Гуру Кирс!
Он не прилетел. Наверное губы слиплись так, что уже ничего и сказать не могу?
— Уюн!
— Ты звала меня, мия Юнта?
— Да… Можешь позвать Кирса?
— Сюда? Позвать Кирса сюда?
— Да…
— Мия Юнта, это невозможно, никак не возможно! — в голосе домовика послышались уже знакомые мне нотки старательно сдерживаемого изумления.
— Почему?
— У него нет доступа. Нет разрешения.
— Я разрешаю.
— Он не может летать по всему дому… У него нет на это разрешения.
— Я разрешаю. И открой окно. В окно он может влететь?
— Да, мия Юнта, сейчас, мия Юнта…
Домовик раздвинул шторы и открыл окно. В комнату ворвался жаркий воздух, наполненный ароматами неизвестных мне цветов.
— Светлого дня, хозяйка, — сказал ворон Кирс.
— Светлого… Я рада видеть тебя, Кирс. Ты можешь рассказать, что здесь произошло? Почему я в постели?
— Это невозможно, мия Юнта. Память должна вернуться к тебе сама.
— Почему?
— Потому, мия Юнта, что только в этом случае ты получишь свои собственные воспоминания, а не чужие интерпретации событий, которые посторонние существа и сущности наблюдали не изнутри, а со стороны.
— Хоть намекни! О чем мне вспоминать?
— Я не знаю, на каком исторически значимом моменте остановилась твоя память.
— Ликтор Рубежа. Это я. Живу в волшебном Доме вместе с тобой и Уюном…
Говорить было чудовищно трудно. Язык еле ворочался во рту и каждое слово давалось через боль. Если бы я сидела, облокотившись на высокую подушку, мне было бы легче беседовать. По крайней мере, могла бы видеть Кирса, а не ограничиваться наблюдением за его тенью. И Дом мне помог. Очень плавно, почти незаметно, подушка начала разбухать. Вот я уже вижу ворона, сидящего на подоконнике!
— Правильно, — подтвердил Кирс. И замолчал.
Я умоляюще смотрела на него. Кирс сидел чуть склонив голову, держал паузу. Темнила чертов!
— Зачем нужен ликтор? — наконец, спросил он.
Воспоминания вдруг нахлынули на меня, словно я увидела киноленту, которую прокручивают на огромной скорости.
— Аунигара!
Кожа на нижней губе треснула и я почувствовала вкус крови.
