прихоть… нам придется подчиниться командованию, здесь очень строгие правила. После ужина вас проводят в специально отведенное помещение, где можно будет отдохнуть и даже поспать. Сейчас там приготовят кровати, застелют свежее белье и сделают все, чтобы вы чувствовали себя уютно. Как дома. Ну а сочинение… перенесем на следующую неделю. На завтра ничего учить не нужно.
Эта новость немного подбодрила школьников. Но не всех.
— Короче, спать будем в казарме… только об этом я и мечтала… — сказала Анжела Козлова — довольно взбалмошная девочка, дочь директора завода. Модница и одновременно крайне недовольная всем и всегда персона. Казалось бы, говорила себе Галина — должно быть труднее со всякими хулиганами, да двоечниками, но на деле вся энергия уходит на таких как Анжела.
— Ну хоть домой позвонить можно? — вырвался еще один голос.
— Пока, к сожалению, никаких звонков.
— А почему? Родители волноваться будут…
Галина почувствовала, как кровь прихлынула к ее лицу. Что она могла ответить на это?
— Такие требования командования. Вы же знаете, что один из учеников похитил боеприпас. Идет расследование… в штаб приехали из милиции, группа кинологов, криминалистов. Поэтому приняты самые серьезные меры. Я хочу сказать… Зарница… игра окончилась. Возможно, не сегодня, а завтра, послезавтра, у следствия появятся вопросы к вам. Но сейчас главное — найти наших ребят. Этим заняты все взрослые. А теперь… — она сделала паузу, чтобы увидеть глаза каждого школьника, — … прошу вас, ужинайте, если хотите добавки, не стесняйтесь… Олег… и Александр… — она показала на солдат в белых передниках, вам сразу же придут на помощь.
— А можно мне еще картошки и одну котлету! — тут же послышались голоса.
— И мне, если можно подливки побольше…
Солдаты ходили между рядами столов, лица их были хмурыми. Никто не понимал, что происходит, но угроза, какое-то повисшее над частью туманное марево непонятного происхождения ощущалось всеми. Что-то случилось совсем рядом. Что-то очень нехорошее.
Галина прошла к учительскому столику, устало присела на скамью.
— Как они? — спросил тихо военрук.
Она покачала головой.
— Лучше не спрашивайте, Николай Николаевич.
— Так плохо?
Она кивнула.
— Дети… заторможены… не реагируют, — ответила она почти шепотом, чтобы никто ее не услышал. — Будто находятся где-то далеко. Честно говоря, мне страшно стало, когда я увидела их… что это такое? Это явно не переохлаждение, как мне сказали…
Он опустил голову.
— Когда я воевал, бывало такое, очень похожее на то, что вы рассказываете — особенно новобранцы были подвержены, хотя, когда шли ожесточенные бои и мы постоянно отступали… потери были особенно велики, тут уж и старики сдавались, психика не выдерживала. Тогда-то кстати, и был издан тот самый приказ № 320 про фронтовые сто граммов. Можете не верить, но… помогало. Но там все-таки были бойцы и война не на жизнь, а на смерть, там был ужас, страх, кровь… а тут… — обычная игра, школьная «Зарница»… что они могли там увидеть, чего могли испугаться? — он потер седые виски и Галина увидела, что руки его мелко дрожат.
— Да что они могли там увидеть⁈ — физрук Альберт Николаевич внезапно отвлекся от кроссворда и вклинился в разговор. — Испугались собственной тени. Тепличные дети пошли, не то что в наше время… Кстати… не знаете случайно, что такое настил из досок для сна в избе под потолком между печкой и противоположной ей стеной? — он постучал карандашом по свободным клеточкам. Шесть букв.
Галина покачала головой и отвернулась. Он был ей противен. Мерзок.
— Ну не знаете и не знаете, чего сразу психовать… — пробурчал физрук. — Николай Николаич, вы же в то время жили… как это называется?
Военрук пробуравил молодого учителя тяжелым взглядом:
— Полати. Это называется полати.
1941 год
Шаров попятился, наткнулся на скамейку и, не удержав равновесие, сел прямо на мокрые деревяшки. Сколько раз он слышал этот голос во сне и каждый раз удивлялся — почему Петр Андреевич, его тренер, говорит словно бы чужим голосом — басовитым, медленным, слегка нараспев, когда этот медленный голос ему не то чтобы не шел, он ему словно не принадлежал. Приезжая на тренировку, Илья вслушивался в команды и порой даже забывался, пытаясь понять, в чем же дело — то ли эхо стадиона так искажало голос тренера, то ли еще непонятно что, но ему постоянно казалось и даже снилось порой, что настоящий голос его тренера другой — резкий, порывистый, грубоватый.
— Эй, ты слышишь меня⁈ Илья, ты где витаешь?
Илья смотрел на Петра Андреевича будто бы впервые его видел и пугался своего состояния.
— Больше никаких отлучек со сборов! — говорил медленно тренер. — Вот стоит один раз дать слабину, ты готов на шею сесть! Да все вы такие! — ругал его тренер, но все равно отпускал — спортсмены должны расслабляться, иначе результатов не видать.
— У меня такое ощущение, — как-то раз сказал ему Петр Андреевич в раздевалке, что ты меня принимаешь за кого-то другого. — У тебя все хорошо?
— Да, — быстро ответил Илья. — То есть…
— Что? Опять?
— Ага… — признался он. — Голова болела так сильно, что всю ночь не спал.
Он не сказал, что ему снился какой-то «другой» тренер, очень похожий на Петра Андреевича, но говоривший отрывисто, резко, словно отдавая приказы.
— На носу чемпионат, а ты мне только сейчас об этом решил сказать⁈ — тренер покачал головой. — Ты в своем уме?
Илья уставился в пол. Что значит — только сейчас, — подумал он, — если мне снится это почти каждую ночь. Но кому о таком расскажешь? Даже психологу в диспансере — и то вряд ли, — затаскают по обследованиям, а потом однозначно спишут. Кому нужен неадекватный спортсмен, от которого никто не знает, что ожидать. Это хорошо, если в Союзе. А если инцидент случится за бугром? Головы полетят у всех — от низа, то есть тренера, до самого верха. Прецеденты уже были.
— Я… просто… не думал, что это…
— Ты не думал? На кону чемпионат СССР и твоя путевка в Париж восемнадцатого января. Ты забыл? Всемирные легкоатлетические игры в помещении!
— Я не забыл… — угрюмо ответил Илья.
— Так какого лешего⁈ — тренер произнес это медленно, чуть ли не по буквам.
Илья молчал. Не мог же
