Я заерзал: «И что это значит, вашбродь?»
Резанов почесал за ухом кончиком пера:
«Да сдаётся мне, Савелий, что дела плохи. Судно-то у нас есть… Но вдоль берега плыть на нём мы, увы, не можем. Разве что на вёслах».
«Ах ты, ёлки-палки… Ах ты коровья морда… — закипятился я, — так-так-так, так-так-так», — я погрузился в раздумья, покуда Резанов взялся за другие бумаги.
Сама собой в моей голове всплыла картинка из детства: весеннее снеготаяние разлив, половодье, мы с ребятами пускаем кораблики. Вот я, такой важный, в расстегнутой на груди куртке, из-под которой видна тельняшка, вразвалочку иду к ручью.
У всех пацанов кораблики — ну что это за кораблики: обломок штакетины заостренный спереди, вбитый взамен мачты гвоздь и вместо паруса согнуты дугой лист бумаги.
А у моего кораблика нет ни мачты, Ни паруса — у него кое-что покруче.
И поэтому мой кораблик идет Не только вниз по течению, но и снизу вверх.
И Вот мой кораблик плывет, расталкивая кораблики других пацанов. Ребята с ревом, с плачем бегут к отцам. Кто к завгару, кто к директору магазина, а кто и к секретарю райкома, мой отец, как мне тогда говорили — капитан дальнего плавания. Я его никогда и не видел. «Вот, — говорят, — вот должен вернуться».
И поэтому я всем с жаром показываю, что вот тельняшка, отец подарил. Хотя на самом-то деле это просто свитер в вертикальную полоску: такой-то удалось мать уговорить купить, тельняшки не было. И я с помощью хитрых манипуляций и булавок закрепил на груди свитер таким образом, чтобы в куртке нараспашку можно было подумать будто это тельняшка. Я и сам в это почти что верю. И про кораблик говорю, что отец прислал.
Хотя взрослые-то конечно поймут, что игрушка самодельная. Да и на самом-то деле я сам его сделал в сарае по одному из журналов, найденному в макулатуре на школьном дворе. В которых были тридцатых сороковых годов чертежи паровых машин для судомодельного спорта. Для судовых моделек.
Особо конечно пришлось поломать голову и поработать руками над моторчиком. Над паровым моторчиком. Но зато Теперь мой кораблик пыхтя и отдуваясь как всамделишний, настоящий корабль, слывет снизу вверх супротив течения. Расталкивая встречные кораблики и попадающиеся плавающие льдинки и снег на поверхности ручья.
Вот паровой моторчик я сейчас и задумал изготовить.
И решил сначала провести испытания: смогу ли я здесь сделать что-либо подобное. А как это провернуть?
Но, понятное дело, самому несподручно: как-никак для других Я — Командор, Граф, Ваше благородие и всё такое прочее. Могут не так понять. Хотя, конечно, даже Царь Пётр I не гнушался на токарном станке выточить деревянные детали. Но то царь…
Я толкнул в бок хозяина тела:
«Слушай, вашбродь. Есть тут у меня кое-какая мыслишка…»
Накануне я подбил командора на обход судна. Для того, чтобы осмотреть: что имеется в моем распоряжении.
Непонятно было, найдутся ли в начале 19 века подходящие материалы. Вот поэтому-то и как попаданец подыскивал умельцев на корабле.
Я взял за правило разговаривать с нижними чинами, интересоваться их бытом. Хотя самого Резанова это коробило: не по чину — но тем не менее он в некоторых пределах доверял своему постояльцу и не мешал. Так вот при очередном обходе «Юноны» я расспросил боцмана кто из корабельной команды склонен к механике. И тот, помявшись, назвал бомбардира Ерёму. Предмет затруднения почему он не хотел его сразу называть, так это тяга к загулам, запоям пушкаря. «Руки золотые, голова светлая, но как возьмется за стакан — то и глотка луженая», так его отрекомендовал боцман.
И вот сейчас Ерёма как раз входил.
Робко постучав в косяк распахнутой каюты вытянулся за комингсом в струнку. Я улыбнулся, поскольку хотел расположить парня к себе:
— Заходи, братец, заходи.
Тот осторожно переступил через порог, представился:
— Матрос-бомбардир Синельников Ерёма по вашему приказанию явился.
— Иди сюда, братец. Присаживайся, — указал я ладонью на стул напротив.
Затем молча сунул руку в ящик и плюхнул на столешницу огрызок разорванного ствола фузеи.
Ерёма внимательно её осмотрел, поднял глаза, типа: «что надо-то?» Резанов тоже недоуменно пыхтел в правое ухо, будто видел железяку впервые, хотя подготавливал всё при нём.
Я всё также молча взял листок бумаги, карандаш — перьевой ручкой как-то так и не научился пользоваться как следует, Резанов в основном писал — и быстро нарисовал паровую машину с качающимся цилиндром. Ткнул пальцем:
— Ерёма, вот такую штуку сможешь смастерить? Это будет здесь, это вот сюда, — показывал и рисовал я. Битых полчаса втолковывал что хочу. Но как только мастеровой сообразил что к чему, быстро перестал стесняться, ухватил суть.
И вот уже я объясняю, как из старого разорванного дула фузеи сделать цилиндр, как из свинца отлить поршень, как станину изогнуть, где просверлить отверстия, как вал, как винт устроены… Ну а уж лодочку из доски и горелку из сальных свечек Ерёма сам подсказал. Единственное над чем поколдовали, так это конструкция котла: пришлось в баке предусмотреть несколько широких трубок для прохода дыма, спаянных из медного листа для лучшей теплоотдачи.
Разошлись до того, что Резанов, который поначалу досадовал на то, что его отрывают от дела, в конце-концов заинтересовался сам как бывший артиллерист: как это будет в стволе двигаться такой снаряд как поршень от пара? Я пытался втолковать что пар от огня напитывается невидимой силой, подобно закрученной пружине, которой и выпирает поршень.
В конце концов Ерёма молвил:
— Вашбродь, сделаю. Через три часа будет. Как раз до моей вахты успею.
«Дойдёт! — Не дойдет! — Дойдёт!» — Резанов одним глазом смотрел на двоих азартно спорящих Матросов, а другим через их головы на игрушечный кораблик, шныряющий близ «Юноны». Я про себя посмеивался: ну чисто мальчишка! Он переживал не меньше матросов, которые уже на чарку водки поспорили. Другие матросы тоже толпились у борта.
Но больше всех переживал бомбардир Ерёма. Наравне со мною.
Но вот подишь ты! — моделька длиной около полуметра (Ерёма мерил локтями да вершками, это я уже в привычные для себя единицы перевел, возле шлюпки, с которой её спустил Ерёма, матросы на веслах с удивлением крутили головами, Ерёме хватило ума руль на кораблике чуть-чуть повернуть чтобы далеко не уплыл, настолько тот ходко сновал вокруг шлюпки. «Пожалуй, на вёслах будет и не угнаться», — прикинул Резанов.
Теперь-то он полностью поверил тем образам, которые подбрасывал ему я. Честно сказать, по-первости-то он шибко сомневался: Ну как так, это же невозможно: из огня, из воды, без паруса… А вот поди ж ты!
Паровой кораблик был не первой моей моделью поэтому я наблюдал со снисхождением за ажиотажем у борта. Резанов поначалу важничал, как бы не пристало ему участвовать в забавах простонародья. Я чувствовал что любопытство гложет его и пользуясь сложившимся за последние дни отношением к командору как к человеку не чурающемуся общаться с нижними чинами посмеиваясь подошёл к борту, матросы передо мной расступились и Резанов пригляделся к судомодели, которая бегала вокруг шлюпки.
Чуть правее, в нескольких метрах вдоль борта с неизменным Светописцем суетился Лангсдорф. Он умолял Ерёму внизу замереть на пару минут, чтобы он, Ламгсдорф, запечатлел исторический момент. Но Ерёма сам захваченный азартом и подгоняемый криками матросов всё никак не внемлил просьбе судового доктора. Тогда я, пользуясь своим положением начальника экспедиции взмахом руки привлёк внимание моделиста-бомбардира и зычно попросил удовлетворить просьбу светолетописца. Лангсдорф поднятием шляпы поблагодарил меня и ловко, весьма изящно снял и одел колпачок на объектив заранее заряженного светоаппарата.
У меня мелькнула превосходная идея и я обратился к партнёру в теле:
«Вашбродь, а ведь этот аппарат, этот процесс, — я мотнул головой в сторону светописца, — нужно привилегией закрепить за Россией».
«Зачем?» — не понял Резанов.
