Эх, попал бы Лёха в мир Варкрафта — он бы себя куда как проявил бы! Скрафтить что или там подкачаться — у него вполне бы получилось, он даже одно время подрабатывал тем, что качал персов на продажу. И фармил он удачно. И на ауке барыжил ловко и уверенно. Но тут мир вовсе не тот. Куда более жуткий, простой и свирепый. Штычком-то в спину… Неприятно. Колл оф Дюти? Вот там есть полезное — амеры в Нормандии высадились. А когда? Трава зеленая была, листья. Лето, наверное. Или во Франции зима тоже без снега? Черт, неясно. И с годом тоже. Там писали наверху экрана даты, но Лёха, как нормальный юзер на это внимания не обращал. Тоска, в общем. Разве что про автомат Калашникова рассказать? Вопрос — а что рассказать — Лёха его в руках не держал, а уж там чертеж начертить или там принцип разъяснить… Не, как мог он попробовал — Петров сразу отрезал, заявив, что отвод пороховых газов как принцип действия автоматики вот как раз был в Дегтяре этого самого дояра Семенова. И в винтовках Токарева, что были в их взводе. И в чем гениальность? Пес его знает, в чем.
Одна радость, что пронырливый дояр нашел небольшую деревушку, где немцев не было. Деревушка произвела на менеджера тягостное впечатление — полтора десятка народу, куча босых детей. Одеты, как с помойки. Заплаты на одежке! И не стильные, дизайнерски разработанные, как на модных трендах, а как попало. Вонь, даже сквозь насморк. Лапти! Самые настоящие лапти на ногах у деревенских! А вечером вместо электричества — лучину жгли! Накололи тонких длинных щепок — и палили вместо ламп или хотя бы свечей. Африка какая-то! Хотя в Африке жарко и вроде в лаптях не ходят. Но что хорошо — радушные хозяева оказались — накормили от души, выставили совершенно чужим солдаперам и самогонки мутной и картошки вареной и хлеба, и даже квашеная капуста нашлась с луком, чесноком и огурцами. Петров намекнул насчет сала — так и сало нашлось. Все это Лёху сильно удивило, чтоб так посторонних угощать. И на вкус все это было вполне съедобно. Надо же, гости дорогие… В его жизни таких гостей пустили бы в пешее эротическое путешествие — а тут вон — кормят, и спать уложили на сеновале. Сено густо и одуряющее пахло, кололось и мыши попискивали в нем, но зато наконец-то стало тепло и Лёха впервые выспался по-человечески. А на завтрак дали яичницу. Впервые подумалось, что в прошлом тоже жить можно. Хреново, но можно. А еще обещали баньку истопить.
Его спутники уже корячились во дворе — Жанаев как заведенный пилил дрова напару со стариком, а Петров с дояром и парой мужиков гремели какой-то странноватой ржавой железякой — издалека выглядело так, что они ее чинят. Детвора вертелась тут же, и как только Лёха появился из ворот сеновала, как сразу же окружили его и принялись глазеть, выдерживая безопасную дистанцию. Лёха хмыкнул про себя — сейчас-то он выглядел вполне себе — вчера ему притащили откуда-то гимнастерку, брюки навыпуск и ботинки — все было почему-то мокрым, но подсохло и стало вполне впору. Теперь пришелец из будущего смотрелся вполне себе пристойно — не то, что вначале. Вначале-то он бы этим деревенским устроил бы незабываемое зрелище. Правда ботинки ноги намяли, и ходить в них теперь было больно, но Лёха терпел, надеясь, что разносится обувка. Чуни были в разы хуже, и в них как-то себя было невозможно уважать. А так — даже с распухшим носом — все же вид был почти бравый.
Боец Семенов
Все получилось, как нельзя лучше, даже удивительно. Начать с того, что еще на подступах к деревушке встретился толковый пацаненок, потому, хоть и говорил тот не совсем по-русски, а все было понятно в разговоре. Так и оказалось — немцев в деревушке нет, и вряд ли приедут — мостик через топкий ручеек кто-то недавно разобрал, а за деревней дальше лес, тупичок тут, в общем, нечего тут немцам делать. Старший из пяти мужчин, что тут жили, опять же очень удачно оказался сам бывшим воякой — осел тут еще во время Империалистической, женился, так и жил, часть жителей была теперь его прямой родней. Так что общий язык нашли быстро. Поторговались, конечно, не без этого, но и сапоги и корову Семенов пристроил весьма удачно. Получили и хлеба и картошки и сала.
Еще и вечерять посадили как званых гостей, с почетом. Народу набилось — вся деревня считай, благо, что маленькая. Ну, Семенов с Петровым знали, что такое манеры, держались как подобает, церемонно, сдержанно, Жанаев тоже не подкачал, а вот потомок подкачал — лопал, как свинья и стаканчик держал неправильно — без оттопыренного мизинца, некультурно. А ему как раз стакан дали, стеклянный, настоящий городской. Остальные-то пили из разномастной посуды, потомка уважили, потому как были на нем летная диагоналевая гимнастерка с голубыми петличками и старшинской «пилой» из четырех рубиново-красных треугольничков, хорошие хромовые ботинки и брюки полушерстяные, что для крестьян сразу показывало — он тут в группе самый старший. Красавец, как на картинке. Зато потомок пока лопал — помалкивал и Семенова это вполне устраивало.
Поддерживать беседу пришлось, таким образом, самому Семенову, что он аккуратно и делал, стараясь больше слушать. Хозяин, назвавшийся Евграфом Филипповичем, после третьей чарки сам разговорился, благо нашел свежих слушателей, а вот остальные поскучнели физиомордиями — видно слышали это от деда не в первый раз. Дед оказался бравым, георгиевский крест получившим за захват германского броневика, и по рассказу судя — да, ловко у него получилось и пулю в смотровую щель водителю загнать и по люку грохнуть прикладом и рявкнуть «Ком хераус!», так что и впрямь бронекатчики пошли делать хераус, заодно отстрелив деду два пальца на руке, а он их в ответ прикладом зашиб. Дед горделиво показывал искалеченную клешню, потом поведал, что попал сюда в эту местность на излечение, а тут и войне конец и началась рррреволюционная катавасия, от которой голова кругом пошла. Но он решил в это не впутываться. Повоевал уже, хватит, и потому не ввязывался по возможности в разборки тех и этих, а бегало тут много всяких — не только белых и красных. Вот и остался жив и здоров, а кто драться лез — тут их по лесам и болотам много лежит. Семенов вежливо слушал, кивал и соображал, что как-то уж очень намекающее речь старика звучит. Не, ну тут понятно — время уборки на носу, сено опять же убирать надо, работы сейчас полно, потому в деревушке бы лишние руки не были бы обузой. Это-то ясно. Опять же вон молодайка на потомка смотрит зазывно — ясно дело, не прочь бы охмурить и замуж выйти, за летчика-то любая рада, вон он какой сидит пышный и даже «курица» на рукаве золотом вышита… С красным носом, правда, кавалер. Но женщине-то это не помеха — еще и полечит и поухаживает. Нет, точно глаз положила — как человек опытный и бывалый, как — никак женат уже три года и дети есть, Семенов был совершенно уверен, что томные взгляды молодухи он совершенно правильно оценил. Вот Жанаев спокойно сидел и чинно не торопясь ел, и на него таращились только детишки, возможно впервые увидев такого диковинного азиатского человека. Там, где сидел Петров, как раз стало шумно — токарь, накатив на грудь, распустил пышный павлиний хвост, расписывая свои героические подвиги, и вот его внимательно слушали. В общем, застолье шло, как подобает, достойно и приятно. Наконец и потомок набил брюхо и стал не так выделяться своим поведением. Семенов успокоился, только посматривал на деда, мало ли, вдруг натеет старый хрыч послать кого для того, чтобы новую власть известить, что тут де окруженцы есть… Оно конечно вряд ли. Но бдительность терять не следует. Потому пил Семенов аккуратно.
Надо заметить, что он правильно оценил поведение своих товарищей — Жанаев действительно чувствовал себя отлично. Его накормили, и никто не трогал. Но вот чего не представлял себе наблюдательный Семенов, так это то, что Жанаеву было хорошо, только хотелось ему обратно воевать. Не потому что он любил воевать, просто он знал, что пока война не кончится, он не поедет к своей Сэсэг. А кончиться война может, если они победят. А для этого ему, Жанаеву, надо идти и воевать. Потому ему было хорошо, но хотелось поскорее вернуться на войну. Чтобы вернуться домой. И Евграф Филиппович, ветеран империалистической, тоже думал не вполне так, как предполагал молодой еще Семенов. Не любил Евграф Филиппович Советскую власть, хотя и не сказать, чтобы сильно от нее потерпел. Однако, мыслей чтоб не пустить или сдать германцам вояк — и в голову не пришло. Да и как сказать сдать — германцам! Это ж дело такое, что красные али белые — это одно, а германцы — они всегда германцы! Свои, бывало, зверствовали и почище, да все одно — те — германцы… И все тут!
Потому мысли у Евграфа Филипповича были совсем другие — как бы уговорить этих крепких молодых мужиков не искать ходу до своих, а остаться тут. И работа, и защита, да и бабы, опять же, вон как смотрят… В этом Семенов — как крестьянин — угадал верно. Но и тут старик немного глядел иначе. Семенов ожидал подсознательно, что дед обратится к нему. Но для старика Семенов был не той фигурой — в знаках различия старый солдат разбирался неплохо и потому сразу решил для себя, что старший здесь — летчик. С ним говорить и надо. Но напрямую Евграф сказать все не решался — вон, старшой-то их, из этих, что на еропланах летают — сидит себе молча, ни слова не говорит. Умный, значит, командир, хоть и молодой.
