встречавшую их за воротами царского двора, и всё вдруг закружилось, завертелось. Забегали и заголосили девки с вёдрами, тазами и полотенцами.
— Воды отошли, — тихо сказала Марта. — Вовремя приехали.
Санька удивлённо выпучил глаза.
— Это не ты, что ли поторопил младенца? — спросила тоже удивлённо Марта.
Санька покачал головой и произнёс.
— Это он сам так решил. Услышал нас.
— Богатырь, — сказала кикиморка и покачала головой. — как бы беды не наделал. Они, богатыри, такие…
Видно было, что Марта не может подобрать правильных слов.
— Ты многих встречала? — с интересом спросил Санька.
— Встречала, — уклончиво ответила она. — Давно это было.
Санька встрепенулся, поняв, что не знает, сколько его «возлюбленной» лет.
— Ты давно в кикиморах? — аккуратно, опасаясь обидеть, спросил он.
Марта хмыкнула.
— Лет пятьсот уже.
— Фига себе! — воскликнул он.
Марта грустно улыбнулась потупя глаза.
— Разлюбишь?
— Да ну тебя, Марта! Ты чего удумала?! Шутишь, что ли?! Какая любовь?! С дуба рухнула?!
Марта рассмеялась, моментально преобразившись.
— Не повёлся! Крепка в тебе сила! Аж богатыря выродил.
Санька замахал на Марту руками.
— Не дури мне голову! Иди роды принимай! Заболтала совсем!
— Всё под контролем. Я держу его. Но…
Она пристально посмотрела на Александра.
— Недюжинную уже силу имеет твой сын. Что-то дальше будет?
Марта улыбнулась, и они вошли в ещё неостывшую со вчерашнего вечера баню. Как самое чистое помещение, особенно если топилась по-чёрному, баня на Руси была местом, где принимали роды. Да и омыть ребёночка и роженицу было проще именно там.
На самом деле баня на Руси была больше, чем просто помывочное место. Это было место сакральное. Шаманы в бане камлали, обращаясь к духам, ведуны входили в транс, распаляя себя жаром, и лечили хвори, с помощью веников, собранных из связанных веток разных деревьев. Здесь младенца крестили огнём, землёй, водой и воздухом, прося богов дать новому человеку силы.
Санька знал это из рассказов стариков, шаманов, с которыми встречался постоянно, интересуясь их опытом, ну и от тех же кикимор. Они знали много, ибо жили долго и касались обоих миров: тонкого и материального. Александр относился к древним традициям серьёзно, так как точно знал, что сие не выдумки.
Саньку, так не крестили, потому что испугались его необычности, выраженной в излишней волосатости, сразу отнесли в лес и подложили в берлогу медведице. А не крестив, не «привязали» к четырём стихиям, и Саньке самому пришлось соединять свою чистую душу с внешними силами.
Пока Санька размышлял о житье-бытье, мысленно успокаивая жену и снимая ей родовые боли, Аза разрешилась сыном. Марта приняла его и передала Александру. Санька первым делом осмотрел ребёнка, беря его то за руки, то за ноги, и никаких внешних изъянов не заметил. Младенец терпел, тихо покряхтывая и моргая подслеповатыми глазами.
Александр поднял сына на вытянутые руки и сказал:
— Крещу тебя воздухом.
Потом опустил вниз и коснулся ногами малыша золы, собранной в кадке у очага.
— Крещу тебя землёй, — сказал он.
Пронеся сына над огнём, произнёс:
— Крещу тебя огнём.
Потом Санька взял ковш с водой и вылил её ему на голову.
— Крещу тебя водой, — сказал Князь Света.
Крест четырёх стихий сошёлся на младенце.
— Слава Богу, — сказал Санька и перекрестился сам.
— Что ты говорил про… э-э-э… свои… э-э-э… способности? — спросила Аза сразу, после того, как выслушала Санькины поздравления и приняла обёрнутого в пелёнку ребёнка. — Хотя я уже что-то начинаю понимать.
Она, хоть и лежала на постеленных прямо на низкий банный полок матрасе и перине, но чувствовала себя неплохо.
Зато Санька чувствовал себя очень неловко. Он не знал, что говорить. Ему не хотелось обнажать душу перед, в общем-то, чужим человеком. У него не было к Азе того чувства, когда теряешь голову и впускаешь любимого в себя и отдаёшься ему без остатка. Санька прожил долгую жизнь, в которой имел жену, детей и много посторонних женщин. Это если говорить про любовь. А ещё он имел богатый опыт общения с разными людьми, достигшими разные культурные и умственные уровни развития.
Из полученного опыта он давно для себя сделал вывод, что раскрываться ни перед кем нельзя. От слова «совсем». Даже перед матерью и отцом, которые тоже люди и тоже бывают разные. Как сказал один его знакомый: «Жаловаться никому нельзя. Друзья расстроятся, а враги обрадуются. Какой смысл?».
— Я с раннего детства был склонен к ведовству и обладал лекарскими способностями. Вижу человека насквозь со всеми его хворями. Могу боль снять и силу дать, чтобы рану залечить или хворь победить. Видеть могу далеко. Ну, это ты знаешь… Что ещё?
— Ты про нечисть с нежитью расскажи. Где и кого видел? — расширив глаза от удивления попросила Аза.
— С лешими встречался несколько раз, водяным, кикиморами болотными. Даже с гарпией был знаком… Она помогала мне. Но её Аид забрал в нижний мир.
Аза растеряно захлопала ресницами.
— Вот это да! А иныжей и испов не встречал?
— Кто это? — спросил, улыбаясь, Санька.
— Это одноглазые люди и карлики. Они у нас в горах живут. Одноглазые злые, а карлики добрые. Карлики иногда берут в жёны наших девушек, которых не берут в жёны наши парни.
— Не встречал. Наверное, потому что у нас нет таких высоких гор, как у вас.
— Фу, — фыркнула Аза. — У вас вообще нет гор.
Она помолчала.
— Хорошо, что ты посвятил нашего сына и огню, и воде. У нас есть те, кто поклоняется огню и те, кто поклоняется воде. Наш сын будет под двойной защитой.
Она задумалась, к чему-то прислушиваясь, потом сказала.
— Спасибо тебе, Алекс. У меня нигде не болит, а ведь должно. Вон он какой!
Она поправила ткань пелёнки у личика новорожденного. Малыш весил килограмм семь. Санька определил вес примерно, но даже по внешнему виду малыш выглядел огромным.
— И где он в тебе прятался? — серьёзно спросил Александр.
— Сама не знаю, — рассмеялась Аза и посмотрела на Александра так нежно, что у Саньки потеплело в груди. — Спасибо тебе!
Она взяла его руку и поцеловала. Санька перехватил своими руками её ладони и поцеловал каждую.
— Тебе спасибо, царица, — сказал он, пристально глядя её в душу.
Аза вздрогнула.
—
