— Все хорошо, я вас слушаю, — а сам думал, что срочно нужны перчатки. И халат. Вот прям сегодня. Без этого работать никак нельзя. С годами даже не замечаешь свою спецодежду — пришел на работу, сразу переоделся. Руки уже без участия коры головного мозга находят в нужном месте ручку, фонендоскоп, и пачку с бумажными салфетками. Входишь в перевязочную — маска сама на нос заползает. А тут — как раздетый, честное слово.
Вдобавок к кофе и пирожным, Виктория возжелала фруктов — апельсин и еще что-то.
— Вы меня простите, ради Бога, — дочка профессора умела красиво краснеть. — Я первый раз в кофейне после приезда из Германии, как с цепи сорвалась. У нас сейчас одни печальные хлопоты, маман закрыла салон в доме, куда приходили все друзья, мы не музицируем, одни бесконечные молитвы, походы в церковь. Ужасное время. Я так скучаю по papá, ночами не сплю, все глаза выплакала.
На дивных ресницах Вики появились капельки слёз. Я быстро подал девушке вторую салфетку — платок-то мы ее того, испортили с эпилептиком. Оглянулся. Ну да, нас разглядывала вся кофейня. Небритый инвалид в кресле, красивая девушка в черном траурном платье. И плачет красиво, не навзрыд, а элегантно, промакивая глаза платком. Сцена так и просится в женский роман, которыми тут завалены книжные магазины. Он был беден и несчастен, она дочка графа или князя. Они любят друг друга, но не могут быть вместе…
Вика смогла взять себя в руки, мы набросились на пирожные и кофе.
— Мне почему-то хочется быть с вами откровенной, Евгений Александрович, — тихо произнесла девушка. — Есть в вас что-то… не могу даже выразить это словами. Необычность какая-то. Вас уже похоронили, а вот вы ходите.
— Слушаю вас, Виктория Августовна, — я пропустил комплимент мимо ушей.
— Просто Виктория.
— Тогда я для вас, просто Евгений.
А еще нам пора на съемки сериала «Просто Мария». Нет, какой же все-таки циничный 21-й век — я ловлю себя на мысли, что в голове просто какой-то огромный стальной щит из иронии и сарказма. Непробиваемый.
— Отец оставил дела в большом беспорядке, — грустная Вика помешала ложечкой остатки кофе в чашке. — Выяснилось, что дом заложен по займам, банковские счета пусты.
— Профессор брал деньги в банках? А на что?
— Мама подозревает, что на какие-то исследования. Но коллеги отца ничего точно не знают.
— Может это как-то связано с Гришечкиным? На что ему были нужны деньги… Не просто так же он устроил налет?
— К сожалению, Гришечкин о своих мотивах молчит, — Вика пожала плечами.
— Расскажите о нем.
Мой несостоявшийся убийца был натуральным «Ломоносовым». Из разночинцев, закончил гимназию с золотой медалью, добился именной стипендии московского генерал-губернатора Великого Князя Сергея Александровича. Десятки научных работ в разных областях, и в химии Гришечкин преуспел и в биологии. Последние его статьи были на тему медицины — студент изучал туберкулез. И говорят, добился какого-то прорыва.
— Как все ужасно обернулось, — в глазах Виктории опять появились слезы. — Отец такие надежды на него возлагал. А почему, вы, кстати, спрашиваете про Гришечкина? Вы же работали с папой вместе долгие годы и все знаете про этого ужасного человека?
— Всегда полезно узнать мнение о человеке с другой точки зрения.
Горю! Горю синим пламенем. Надо срочно менять тему.
— Виктория, — я взял девушку за руку. Она вздрогнула. Неимоверное нарушение этикета. На нас опять начала смотреть вся кофейня. — Это ужасная кончина профессора… Вам надо отвлечься чем-то. Да и денежные дела семьи привести в порядок. Мне предложили практику городского доктора на Арбате. Хороший оклад, премии. Не хотите пойти ко мне в помощницы?
Глава 6
— Но я… я ничего не умею, — залепетала девушка, вытаскивая руку из моей ладони. — Это такое неожиданное предложение!
— Я всему научу. В медицине есть несколько сложных процедур — остальное рутина.
Виктория задумалась, теребя салфетку в руках.
— А давайте вы все сами изложите моей mamá? Без ее согласия я вряд ли осмелюсь…
Ну что ж… Мне нужен помощник, а если врачебные будни будет скрашивать Вика… Тут можно рискнуть.
Я расплатился по счету, попросил девушку помочь мне добраться до выхода. Под прицелом десятка глаз мы проехали всю кофейню, вышли на улицу. Там пришлось опять месить снег, но заезжать в чайную не потребовалось — я постучал в окно и мы получили распаренного, красного Кузьму.
А дальше тащились в Хамовники. Причем еле-еле — коняшка у извозчика была старенькая, постоянно мотала головой и шла только после многочисленных понуканий.
— Вы только подыграйте мне немного, — инструктировала меня Вика по дороге. — Не надо сразу шокировать матушку вашим предложением. Давайте сначала попьем кофе?
— Да оно у меня уже из ушей сочится, — неуклюже пошутил я. Вот отучился флиртовать с молоденькими девушками. Придется брать той самой серьезностью и надежностью, которая так понравилась Виктории.
Дом профессора оказался небольшим, но каменным, да еще в три этажа. К нам вышел пожилой слуга по имени Арнольд с огромными, «собачьими» бакенбардами. Он был так похож на Кузьму, что мужчины даже переглянулись. У нас приняли верхнюю одежду, Арнольд увел моего «помогая» на кухню.
В гостиной нас выбежал встречать мелкий белый пудель. Первое, что он сделал — это встал на задние лапы, оперся передними на мои колени и заглянул в глаза. Дескать, а где угощение? Почему не принес?
— Трикси! Веди себя прилично, — укорила Вика песеля. Тот ничуть не расстроился, бросился к хозяйке. И получил порцию почесываний и поглаживаний.
Пока я разглядывал пуделя, в гостиную зашла худая, изможденная женщина в черном платье. Ее волосы были собраны в пучок на голове, на груди висели очки на цепочке.
— Евгений Александрович, вы?
Я с трудом встал с кресла, слегка поклонился:
— Добрый день, госпожа Талль!
— Сидите, сидите! — женщина взяла меня за руку, вернула обратно в кресло. — Для вас я всегда буду Еленой Константиновной. Зачем эти церемонии?
Мы расселись в гостинной, мать Вики позвонила в колокольчик и затребовала у Арнольда кофе. Потек неспешный разговор. Сначала я принес свои соболезнования. Потом у меня попросили прощения, что никто из Таллей не навещал — похороны и так далее. Елена Константиновна поинтересовалась, где мы пересеклись с ее дочкой, задала много вопросов про суд. На мраморном столике возле окна стояла черно-белая фотография строго седого мужчины с «бульдожьим» лицом в костюме и при галстуке. Судя по траурной ленточке — это и был профессор Талль. Я периодически поглядывал на учителя Баталова и пытался сообразить, как перевести разговор на исследования, которые проводил ученый. Помогла мне Вика. Сразу после того, как ритуал светской беседы подошел к концу, она произнесла:
— Мама, papá хотел, чтобы Евгений Александрович продолжил его работы. Я взяла смелость на себя пригласить приват-доцента Баталова забрать архив переписки и черновики статей.
— Доктора Баталова, — поправил я Вику. — Мне пришлось взять практику заболевшего арбатского врача — меня, увы, уволили из университета.
— Какой позор! — покачала головой Елена Константиновна. — Если бы был жив Август, разве осмелились бы они⁈
Вопрос был риторический и не требовал никакой иной реакции, кроме осуждающего покачивания головой.
— После потери работы, — продолжил я рыть подкоп под голубоглазое чудо, что сидело справа от меня. — Мои денежные дела пришли в расстройство. Пришлось заняться частной практикой.
— И какой это приносит доход? — живо поинтересовалась вдова.
— О, весьма большой. К моему удивлению. В первый же прием я заработал больше десяти рублей, еще двадцать принесли роды.
— Вы занимаетесь и акушерством? — удивилась Елена Константиновна. В ее глазах стояли цифры с ноликами.
— Приходится, — пожал я плечами. — Отдельного акушерского пункта на Арбате нет, а в больницу везти рожениц не все готовы — дорого. Да и не всех там принимают.
