— А вот почему вы весь в белом? — пошел в ответную атаку Назаренко. — По какому такому распоряжению носите этот странный халат, перчатки?
— А какое распоряжение запрещает врачу иметь рабочую форму? — не остался в долгу я, достал из шкафа белую шапочку, что мне сшила домохозяйка, помахал ею — Или в министерстве были какие-то новые указание на сей счет?
Чиновник совсем подувял. Начал вздыхать, рассматривать потолок. Но не уходил. Теперь уж повздыхал я. Наконец, пересилил себя. Взял жалобу, засунул туда пять рублей. После чего сложил бумажку пополам и вернул обратно. Лицо Назаренко расцвело.
— Вижу, что доктор вы хороший! Необычный, но хороший. А господину Трубину я посоветую оставить эти кляузы, ни к чему они не приведут, правда?
* * *
К исповеди и причастию готовился особо. Купил требник, выучил молитвы. Составил план своего покаяния, прямо по пунктам. Гневаюсь на пьянство Кузьмы? Через день. Было пристрастие к наркотикам? Имело место. Можно смело исповедоваться. И благодарить Бога, что ломки сошли на нет, тянуть к морфию перестало. Вот в таком вот духе я «отработал» с Серафимом. Получил епитимью в виде повторения молитв и наказ соблюдать рождественский пост.
Сразу после прохождение церковного «квеста», пошел на повышение уровня — отправился на Рождественку, знакомится с медфаком МГУ. Знаменитой «Медичкой». Я уже мог достаточно сносно ходить, но заставил Кузьму везти себя в инвалидном кресле. Произвести впечатление.
Произвел. Посмотреть на меня в центральном холле факультета сбежали десятки студентов. В толпе увидел знакомых — рыжую шевелюру Славки Антонова и высокую каланчу — Емельяна Винокурова.
— Господин приват-доцент, вам уже лучше?
— Как идет суд по делу Гришечкина?
— Господин Баталов, а вы вернетесь в университет?
На меня обрушилась уйма вопросов, Кузьма даже был вынужден выйти вперед и раздвинуть руки, чтобы меня не задавили.
— Господа. И дамы, — я заметил в толпе пару женских лиц. — Мне лучше, иду на поправку. Это все, что пока могу сообщить. Вячеслав, — я обратился к Антонову. — Не затруднит помочь мне с коляской? И вы, Емельян.
В «медичке» лифтов не было — так что меня затаскивали на родную кафедру Баталова — «патологической анатомии и физиологии» в шесть рук. Третий этаж — все умаялись, но не переставали болтать. На меня обрушился новый поток информации, из которого я вычленил главное. Первое. Антонов подрабатывает лаборантом на кафедре общей терапии и врачебного веществословия. Как раз это то отделение «медички», которое и занимается фармакологией. Второе, вместо профессора Талля, «патологичку» возглавил профессор Григорий Иванович Россолимо. Молодой, 34 года. Сам из греков, выпускник университета. И даже, сюрприз, защитил несколько лет назад докторскую на тему «Экспериментальное исследование по вопросу о путях, проводящих чувствительность и движение в спинном мозгу». Довольный Винокуров, который мне все это и сообщил, похвастался, что достал в библиотеке копию диссертации нового зав кафедрой — думал, что мне не бесполезно будет изучить ее.
— Обязательно ознакомлюсь — пообещал я и попросил доставить меня к кабинету Россолимо.
Вячеслав постучал в дверь с табличкой, прошептал мне:
— Григорий Иванович у нас человек либеральных взглядов, уже спрашивал о вас.
— Дождись меня, — прошептал я в ответ. — Есть дело на миллион.
— Рублей?
— Фунтов стерлингов!
Из-за двери крикнули, что можно входить, Кузьма завез меня внутрь.
— Доцент Баталов, — я встал с кресла, сделал пару шагов навстречу Россолимо. Тот поднял глаза, уронил очки на шнуровке на стол.
— Евгений Александрович!
Профессор вскочил из-за стола, подхватил меня за руку:
— Зачем же такое геройство⁈
Я кивнул Кузьме, чтобы он нас оставил, начал рассматривать заведующего кафедрой. Россолимо походил на молодого Ленина. Невысокий, с залысинами на голове, прищуром хитрых глаз. Небольшая бородка и усы тоже напоминали Владимира Ильича.
— Присядьте вот сюда, на стул. Как вы себя чувствуете? Я только приступил к делам кафедры, назначен на прошлой неделе. И представляете! Сразу мне рассказывают историю профессора Талля! Мы с вами имели шапочное знакомство, на юбилее Ивана Михайловича встречались. Вспоминаете?
Это какого он Ивана Михайловича имеет в виду? В МГУ только один человек с таким именем и отчеством. Знаменитый Сеченов.
— Что-то припоминаю, — пробормотал я. — Вы извините, испытания последних месяцев…
— Не способствуют работе памяти, — подхватил Россолимо. И тут же вцепился как клещ насчет спины. Кто-то ему что-то уже рассказывал про мою травму и профессор из штанов выпрыгивал — так хотел знать, как я смог починиться. Пришлось объяснять про гематому, которая видимо сдавила нервные пути и вызвала паралич. Рассказал и о способах борьбы с этой напастью — упражнения, массаж, иглоукалывание.
— Это очень, очень интересно! — Россолимо подскочил на месте, забегал по кабинету. Потом закурил, слегка успокоился.
— Вы должны, просто обязаны, написать монографию на эту тему, это же прорыв в лечении травм позвоночника! Обязательно с иллюстрациями. Нет, надо же… специальная кровать, блоки и упражнения…и китайское иглоукалывание! Такую монографию можно было бы и в Ланцет тиснуть. Утереть нос Хартону!
Вот видно фаната. Точно писал диссер про спинной мозг… А Хартон — поди какой-нибудь конкурент-«спинальник».
— Я теперь уже к науке не принадлежу, — развел руками я. — Думаю, что…
— Извините, что перебиваю. Сразу хочу сказать — с вами поступили подло, несправедливо! Я буду добиваться вашего восстановления на кафедре!
Эх, Григорий Иванович! Как бы твоя собственная должность не стала вакантной. МГУ несколько раз «чистили» от либеральной профессуры в конце и начале века. У нас же как все работает? Поймали студентов на какой-нибудь стачке или митинге? Засадили в кутузку. А преподаватели, не все, но многие — начинают впрягаться. Писать открытые письма, петиции… И прилетает уже им. А потом будет первая и вторая Думы. Куда наивная профессура тоже пойдет депутатами — сеять доброе, вечное… Огребет еще и там при разгоне.
— Профессор, — начал я делать уже собственный подкоп. — Это все, конечно, очень благородно и я благодарен за такое отношение… Но я к вам по другому поводу.
— Какому же?
— Господин Талль завещал мне свой научный архив, переписку с европейскими медиками. Я обнаружил там несколько исследований новых лекарственных средств.
— Да вы что? И в каких областях?
— Антисептики, лекарства, призванные бороться с бактериями, профессор много изучал тему туберкулеза, переписывался с Кохом. Там тоже есть некоторые любопытные подвижки.
— Это очень интересно! — Россолимо опять забегал по кабинету. — Я завтра же, нет! Сегодня пойду к ректору и буду обсуждать с Некрасовым ваш вопрос. Вы мне нужны на кафедре! Не так! Вы нужны отечественной науке! Я же помню, как вы знакомили нас с материалами вашей диссертации по топографии сосудисто-нервных пучков бедра. Так всесторонне изучить материал… Дорогого стоит!
О как Григория Ивановича разобрало. В МГУ сейчас «рулит» ректор Некрасов. В прошлом неплохой математик, но к концу девяностых он разбрюзг; стал одутловатым и жёлтым, напоминая какую-то помесь китайца с хунхузом — ректор присутствовал на некоторых фотографиях, что хранились у Баталова в папках. Имел возможность изучить всю верхушку МГУ. А еще судя по переписке, которую я все еще продолжал разбирать — под конец жизни ректор стал еще тем ретроградом и охранителем. Про него шутили, что математик Некрасов, «прославился применением математики к доказательству неизбежной необходимости царского режима и охранного отделения».
— А декан что скажет?
Россолимо погрустнел. Похоже, с профессором Нейдингом у него не все гладко.
— Да, да, тут надо все тщательно подготовить. Если бы вы, Евгений Александрович, смогли бы сделать служебную записку на мое имя о новых исследованиях…
