— Ну, чего уж теперь.
— Хотя, может, не всё так плохо… Если мы надолго тут не зависнем, а твоя бабушка вернётся нескоро, то нас могут и забыть. Время как бы заполирует эту царапину. Ну, или загладит вмятину. Оно довольно упругое, стремится к исходной линии…
— Хорошо, если так… Да, кстати, всё забываю спросить — сегодня ведь двадцать третье? Ну, если я прыгнул ровно на тридцать лет?
— Да, двадцать третье июня. Пятница.
Они шагнули в квартиру. Алексей распахнул окно, меняя затхлую духоту на уличную жару. Анна прошлась по комнатам. В «зале» провела ладонью по вылинявшим обоям, в спальне потрогала настенный ковёр. Констатировала:
— Прям как в музее.
— Ну, — сказал Алексей, — у нас и в следующем веке многие так живут. Те, кто победнее. И мебель старая у них сохранилась. А в вашем социализме — не так?
— У нас более современно. И в технологиях, и в быту. Расскажу, если тебе интересно, только попозже…
— Да, поищу сначала, чего б пожрать.
— А я освежусь пока, если не возражаешь.
Он достал из комода чистое полотенце. Под руку заодно попалась отцовская рубаха — застиранная, но целая.
— На, держи. Вместо халата тебе.
— Спасибо.
Пока она плескалась, он рылся в нише-кладовке, спрятанной за ситцевой занавеской. На деревянных полках стояли банки с солёными помидорами и вареньем, мешочки с сахаром и мукой, бумажные пачки с закаменелой солью, жестянки с мясной тушёнкой. Попались крупы и рис, пересыпанные в стеклянную тару. Внизу был ящик с остатками прошлогодней картошки.
Короче говоря, лечебное голодание им не грозило.
Он зажёг газ, поставил на плиту кастрюлю с водой, сел на табуретку и обессиленно привалился к стене. Рядом тихо стоял холодильник «ЗиЛ» с округло-выпуклой дверцей — включать его смысла не было.
За окном сквозь ветки виднелось голубоватое небо. Его пересекала размытая белая полоса — инверсионный след пассажирского самолёта. Аэропорт был рядом, буквально в километре от города.
Анна появилась из санузла. В чужой широкой рубашке она выглядела забавно.
— Садись, — сказал он. — Ты гречку будешь?
— Я сейчас, по-моему, всё буду.
— Одобряю.
Вода вскипела. Пока он помешивал в кастрюле крупу, Анна включила проводное радио на стене. Бодрый голос из динамика сообщил:
— Уборка зерновых началась в Ставропольском крае. Страда будет набирать ход по мере созревания озимой пшеницы. Уже понятно — хлеба уродились знатные. Сказалось качество сева, а также благоприятные погодные условия минувшей весной. Во многих районах снег на полях продержался дольше обычного, и влаги в почве накопилось достаточно. И если в начале нынешней пятилетки Ставрополье пострадало от засухи, то в этом году хлеборобы края готовятся дать достойный ответ и перевыполнить план. Обеспечить стабильный приток зерна в закрома социалистической Родины — цель районных партийных организаций…
Алексей прокомментировал:
— Блин, журналюги жгут. Я сам редактор в газете, поэтому могу оценить. Формулировки — огонь… Хотя, знаешь, я в будущем иногда ностальгировал по таким новостям. Хлеб посеяли, хлеб собрали, все молодцы. Не знаю, как у них тут реально обстоит дело, но послушаешь минуту-другую — и обволакивает уют какой-то дремотный. Даже не верится, что всё это скоро кончится…
Он взял консервный нож, вскрыл банку тушёнки. Вывалил содержимое на чугунную сковородку и подержал на огне, перемешав со сваренной гречкой. Анна сполоснула тарелки, и «попаданцы» принялись за еду. На конфорке готовился закипеть эмалированный чайник. Радио продолжало бубнить про механизаторов, комбайнёров и «звенья идеологического обеспечения» на полях.
— А в вашем социализме тоже такое по радио и по телику? — спросил он.
— У нас больше про науку. Про токамак, например, в последнее время или про международный лунный консорциум.
— Круто. Вы уже Луну поделили?
— Почему поделили? Вместе осваиваем. Консорциум же. Штаты, Союз, Япония, Европа, Китай. Плюс индусы с бразильцами.
— Как вы там не перегрызлись ещё?
Она посмотрела на него с непонятным выражением — то ли с грустью, то ли с сочувствием. Но ничего не сказала и вновь уткнулась в тарелку. Он поднялся, снял с плиты чайник и залил кипятком заварку.
— Ань, насколько я понял, та узловая встреча генсеков была только в нашем мире. И нашу ветку ты называешь центральной, так ведь?
— Угу. От неё пошли остальные. При этом исторические встряски на вашей ветке — самые сильные.
— А чуть подробнее можно? Только давай без терминов. Лучше как-нибудь образно.
— Ну… У нас в научно-популярных статьях бывают метафоры, чтобы всё это описать. Я тебе приводила ту, которая про реку с водоворотами и притоками. А ещё есть сравнение с электричеством. На вашей ветке — самое высокое напряжение. Мир наэлектризован сверх меры. Да, иногда бывает разрядка, вот как сейчас, в семидесятых, у вашего Союза с Америкой. Но потом искрит ещё больше. Все у вас как с цепи срываются…
— М-да. Спросил на свою голову. Давай лучше чаю выпьем.
Он принёс из кладовки банку варенья, небольшую и пыльную. Отыскал её в самом дальнем углу — она там стояла, видно, не первый год. Варенье оказалось вишнёвое — засахаренное и вязкое. С чаем оно пошло на ура.
Они сидели на кухне, которую он знал с детства, прихлёбывали из чашек, жевали слипшиеся сладкие вишни — и возникало чувство, что это и вправду сон, нечаянная дрёма душным июньским вечером…
— Вашу нынешнюю эпоху я давно наблюдаю, — сказала Анна. — Ну, это моя работа, ты уже понял. Но наблюдаю издалека, как бы из-за зеркала. А теперь оказалась вдруг прямо здесь, собственной персоной… И ведь я знаю, что происходит на геополитическом уровне. Тем сильнее контраст с такими моментами, как сейчас, в провинциальной квартире, где на стене — ковёр… Пытаюсь представить себя какой-нибудь местной жительницей…
— Понимаю, о чём ты.
Чай наконец допили. Анна вызвалась перемыть посуду, а он отправился в ванную. Взвесил на ладони кирпич хозяйственного мыла — тёмно-коричневый, резко пахнущий. Постирал в тазике рубашку, которая пропотела насквозь, развесил её на бельевых верёвках. Облился до пояса холодной водой и подумал, что жизнь налаживается.
Надев растянутую футболку (тоже привет от бати), он вышел в комнату. Анна как раз включила «Рекорд». Тот нехотя разогрелся, тихо потрескивая, и на экране проступило изображение — скрипач в концертном костюме самозабвенно водил смычком. Что-то явно из классики. Женский голос подсказал из-за кадра, что сейчас в разгаре шестой международный конкурс имени Чайковского.
Переглянувшись с Анной, он взялся за рукоятку и переключил канал с сухим коротким щелчком. Здесь приём был похуже, терялся звук. Шёл какой-то фильм — мужик в кожанке прощался на краю леса с девицей в белом плаще. Девица скрылась среди деревьев. Потом мужик спорил с трактористом посреди поля.
— Соцреализм, — неуверенно сказал Алексей. — Не знаю, правда, что за кино. Раньше его не видел.
— Но актриса — красавица, согласись.
— Однозначно.
— И юбка у неё, кстати, короткая, — заметила Анна. — Не намного длиннее, чем мои шорты. А здесь, в Минводах, девчонки в мини гуляют…
— Пытаешься разобраться, насколько ты выделяешься на их фоне?
— Ну, в общем, да. Вспоминаю просто, как за путями продавщица меня разглядывала. Как проститутку какую-то. Неприятно…
— Да уж, у них там строго. Здесь посвободнее. Ты не потому выделяешься, что шорты короткие, а потому, что это именно шорты, причём джинса. Плюс кроссовки. Мажористая чувиха. Палево, да, но не запредельное. Повезло, что здесь курортников дофига. Из Москвы многие приезжают вполне прикинутые. Вспомни — даже там, за путями, отмазка кое-как прокатила. А парни-дружинники были вообще в восторге. Весь тротуар слюнями залили.
— Ой, прекрати. Тебе бы только поиздеваться.
— Ни малейшей издёвки. Я с ними полностью солидарен.
Он снова покрутил рукоятку, но так и не смог поймать другие каналы. То ли антенна здесь была слабовата, то ли они отсутствовали как класс. Хотя ему смутно помнилось, что какая-то «третья программа» в СССР всё-таки имелась.
