— Я не понимаю, что меня влечет к тебе, — с безжалостной откровенностью призналась молодая женщина. — Ты… ты противоположность всему, что я считала достойным… там, в пришлой жизни. Ты убийца. Ты убивал людей за деньги. Ты жесток. Ты не ценишь человеческую жизнь. Но…
Она вновь задумалась, и Раньян даже перестал дышать, ожидая приговора… или наоборот.
— Но когда твоему сыну угрожала опасность, ты отдал все, чтобы спасти его. А еще мне вспомнилось, как ты вынес меня из подземелья. Помню, я тогда подумала, как руки, забравшие столько жизней, могут быть такими… осторожными?
Она хмыкнула.
— Судьба сводила нас вновь и вновь. А мы отворачивались от нее. И друг от друга. Пока не потеряли… почти не потеряли.
— Что ж… — дыхание у бретера перехватывало, но мужчина старался говорить разборчиво. Боль в ранах по-прежнему обжигала, но теперь огонь уже не причинял страдания, он разогревал тело, наполнял каждую жилку острым теплом, обещал нечто удивительное и прекрасное.
— Что ж, видно мы оба ошибались. И оба получили еще один шанс.
Да. Как-то путано вышло, — по-детски непосредственно пожаловалась она. — Сумбурно.
— Ничего не путано, — прошептал бретер. — Я понял все. Каждое слово.
— Это хорошо, — серьезно и задумчиво сказала Хель.
— Только женщины? — повторил Раньян, теперь скорее вопрошая.
— Ну, как сказать, думаю, я скорее би, наверное, даже с небольшим уклоном в гетеро, — сообщила Хель после недолгого раздумья. — Небольшим.
— Не понимаю, — признался смущенный Раньян.
— Я тебе потом объясню, — веселым шепотом пообещала она, расшнуровывая ворот рубашки. Сняла ее через голову, вызвав у мужчины тяжелый долгий выдох.
— Я все-таки буду звать тебя Хель, — прошептал он. — Ты прекрасна как демон-искуситель. Кажется, в одну твою улыбку можно вл…
Она прикрыла ему рот ладонью.
— Не говори того, о чем можешь после пожалеть, — мурлыкнула Хель и склонилась, прижимаясь к нему голой кожей, чувствуя, как соприкасаются тела разной текстуры, веса и гибкости.
— Не помню где, читала я, что в постели женщина должна быть горячей, будто раскаленное железо. А мужчина холоден, как лед. У нас же все наоборот.
Бретера и в самом деле разогревала горячка, Хель же казалась удивительно, волшебно прохладной после дождя. Она коснулась губами губ Раньяна, едва-едва, словно дразня его, провела кончиком языка по зубам бретера. Потерлась щекой о щеку, наслаждаясь ощущениями, затем поцеловала его в ключицу со свежим рубцом, будто намереваясь выпить боль. Мужчина попробовал обнять женщину, притянуть ближе и предсказуемо заскрипел зубами от боли, уронив правую руку на простыню.
— Лежи спокойно, мой храбрый израненный герой, — властно и в то же время с нежностью приказала она. Совсем по-девчоночьи хихикнула загадочным мыслям и добавила. — Можешь закрыть глаза и думать об Англии.
Раньян не знал такого слова, но решил, что, учитывая момент, «аглия» это наверняка очень хорошая вещь. Он добросовестно закрыл глаза, полностью отдавшись на волю спасительницы, понимая, что настал час сбывшихся мечтаний и восторга, момент подлинных чудес. Одно лишь омрачало безупречное счастье бретера, упоение того, чьи мечты осуществились. Раньяну казалось, что он о чем-то забыл. Упустил какое-то важное знание. Казалось, надо чуть-чуть поднапрячься, освежить память, приказать себе вспомнить. И бесплотная тень обретет контуры, одарит важным знанием. Чуть-чуть постараться и вспомнить…
Идиот, сказал он себе, чувствуя тепло ее губ, язык, жалящий сладчайшим блаженством. Идиот, лови момент, пока мы живы. Живы… и счастливы.
Он запретил себе думать о ненужном, о суетном. Отдался бесконечным минутам, когда человек может увидеть и ощутить кусочек рая на земле, прикоснуться к бескрайнему наслаждению и счастью, которые дарует лишь Бог.
И это было прекрасно.
* * *
— Не верю, — сказал после долгой паузы Раньян. — Не верю, что маги не пытаются обойти этот самый… парадокс.
— Конечно, пытаются, — ухмыльнулся Пантин. — Некоторым даже удается. Или они так думают. Но я в подобные игры играть не могу, — добавил он уже серьезнее. — Я столько задолжал миру самой своей жизнью, что лишнее слово может столкнуть камешек, от коего произойдет лавина. Понимаешь? А впрочем, даже если не понимаешь, все едино.
Раньян помолчал немного, осмысливая, затем осторожно предположил:
— Должно быть, страшный это был мир… мир, где верховодила магия. Где можно было управлять силой превращения живого в мертвое и владеть даже временем.
— Он был другим, — передернул плечами Пантин, будто замерзнув. — Просто другим. Хотя более цивилизованным, это уж точно.
Раньян задумался, надолго и крепко.
— Что тебя с ней связывает? — внезапно спросил мастер.
— Ничего! — быстро и резко ответил бретер, пожалуй, слишком быстро и слишком резко.
— Ну да, разумеется, — ухмыльнулся Пантин, искренне веселясь.
Раньян сжал губы, взмахнул было рукой, стараясь выразить предельное отрицание, но вдруг безнадежно опустил кулак, тяжело выдохнул.
— Она тебе не безразлична, — констатировал маг, наблюдая за учеником из-под кустистых седых бровей.
— Я… — Раньян замялся, как подросток, а не убийца, перешагнувший тридцатилетие. — Я… не знаю.
— Это забавно, — еще шире улыбнулся мастер. — Обычно в таких вопросах мужчина понимает, чего он хочет.
— Она… не безразлична мне, — с расстановкой и как будто с внутренним удивлением вымолвил бретер. — И я действительно не могу понять, влечет меня к ней или отталкивает. Она… странная. Иногда Хель кажется блаженной. Иногда просто сельской дурочкой. Иногда она… пугает. Временами кажется мудрой, будто старец. Она больше отвращает, чем привлекает. И в то же время… Хель… она…
Он замолк, не в силах подобрать нужное слово.
— Удивительная? — подсказал старый колдун.
— Да! Это женщина как чудесный изумруд — страшно держать в руках и представлять, сколь тяжко будет обладать такой ценностью. Тяжко и опасно. И в то же время никак нельзя не любоваться, не вожделеть эту драгоценность. Все, что в ней отвращает — сила, жесткость, презрение к правилам жизни… все это и привлекает одновременно. Иногда я чувствую к ней отвращение и ненависть… Иногда хочу прогнать, чтобы она не навлекла на нас беду. А временами…
Он вздохнул.
— Временами я вспоминаю, как вынес ее на руках из подземелья, когда она помогла спасти моего сына. И хочу вновь почувствовать ее вес на своих руках. Я мечтаю ощутить, каковы на ощупь ее волосы. Пропустить их между пальцами, гладить, ласкать шелк цвета темного пламени. И я боюсь этого желания.
Какое-то время два бойца помолчали, глядя на огромную Луну. Затем фехтмейстер негромко сказал:
— Но это еще не все. Не так ли?
— Да, это еще не все, — отозвался Раньян после короткой паузы.
Пантин ждал, терпеливо и без понуканий.
— Когда мы встретились в Мильвессе, — негромко начал бретер, и голос его звучал удивительно чисто в могильной тишине зимнего леса. — Мы… Она схватила меня за руку в гневе. Я попробовал освободиться, наши ладони соприкоснулись. Мы были в ярости, это, должно быть, сроднило. Она… Меня… будто иглами укололи, тысячью сразу.
Он запнулся.
— Ты увидел будущее, — констатировал Пантин. — Как иногда видит она. Разные возможности неслучившегося.
— Да. Я узрел два пути. Это сложно описать.
— Мне ли не знать, — снисходительно улыбнулся маг. — Что же тебе открылось?
— Наши пути сойдутся. Но затем настанет час выбора. Если я разорву нити, уйду от нее… или предоставлю ей идти своим путем, передо мной откроется долгая жизнь. В ней будет разное, и хорошее, и дурное, но я проживу много лет и умру своей смертью.
— А если нет?
— Я буду счастлив. Временами… Бок о бок с ней. Но пройдет время, и однажды мне вновь придется выбирать.
— Что именно?
— Я не знаю, — Раньян беспомощно развел руками, жест выглядел комично в исполнении великого Чумы. Комично и в то же время страшно, потому что в нем не оказалось ни капли наигранности.
