— Вот! — она открывает картонную папку с завязочками, вытаскивает пачку снимков и кладёт перед Ваграмяном. — До поломки Виталий успел сделать только фото выпускного класса. Как вы можете убедиться, оно в полном порядке. А вот что потом.
Над фотографиями старательно трудились, но не смогли их "вытянуть". Ни хрена на них не пропечаталось. Какие-то бледные силуэты, слившиеся с фоном.
— Посмотри какой фото! Конфэта! — Ваграмян торжествующе двигает снимок к нам.
От восторга у него даже акцент прорезается. А может, дурачится он так.
Фото и правда получилось на славу. Чёткие, объёмные фигуры выпускников, настолько живые, словно они сейчас пошевелятся. И краше всех в первом ряду улыбается Лидочка Лиходеева.
— Его нет на фотографии! — Подосинкина распахивает глаза, словно сейчас разгадала сложнейшую загадку и ждёт, что ей дадут за это большую шоколадную конфету.
— Кого нет? — Ваграмян недоволен, что кто-то портит его триумф.
— Альберта! — Подосинкину уже не заткнуть. — Единственную удачную фотографию сделал Альберт! А ваш хвалёный специалист привёз дерьмо!
Она вскакивает с места и трясёт фотографией перед носом у комиссии. Всё её волнение в этот момент прорывается наружу, и няша за словом в карман не лезет.
— Выбирайте выражения! — визжит "воронье гнездо".
— А ведь и правда нет, — Молчанов ухмыляется и бросает фотку перед Ваграмяном, за уголок как козырного туза. — Удивительно, правда?
— Покажи остальные, — бросает Ваграмян.
— Я их не распечатал, — подаёт голос фотограф. — Выбрал самую удачную.
— А контрольный лист распечатали? — встреваю.
— Да, — упавшим голосом отвечает.
— Можно посмотреть?
Про "контрольки" рассказывал мне отец. В большинстве газет это считалось обязаловкой. Перед тем как делать полноразмерные кадры на одном листе фотобумаги распечатывали содержимое всей плёнки целиком. Для этого её укладывали полосками прямо на фотобумагу и засвечивали с увеличителя.
Получался лист с миниатюрами, совсем как в современном фоторедакторе. На нём ответственный секретарь, в данном случае эта самая тётка с "вороньим гнездом" на голове отбирала удачные кадры и давала задание распечатать их уже с учётом вёрстки номера.
Иногда обходились и без этого. Но тут, очевидно, не царское это дело — негативы на просвет разглядывать или в фотолаборатории торчать. Так что дама видела все кадры, но не придала значения тому что выпускников удалось снять только со второго раза. Кто там на миниатюре разберётся, есть ли в кадре Алик Ветров, или нет.
— Изольда Константиновна?
Секретарь вытаскивает лист с отпечатанными миниатюрами. Два первых кадра откровенно бракованные. Жёсткий пересвет и "мягкий фокус", другими словами, резкость оставляет желать лучшего.
Она зыркает на фотографа, так что тот ещё сильнее вжимает голову в плечи.
— Хорошее фото, — неожиданно открывает рот молчавший до этого момента инструктор обкома, — у вас талант, молодой человек.
Его слова подводят черту под всем разговором. Тётка сжимает губы, так что они превращаются в узкую полоску. Ваграмян раздувает от гнева ноздри, а фотограф усиленно старается сделать вид, что его вообще нет в помещении.
— Подождите меня, товарищи,— оборачивается к нам Молчанов, — нам с Эдуардом Ашотовичем переговорить надо.
Нас самым вежливым образом выставляют за дверь. Мы своё дело сделали, теперь большие дядьки торговаться будут.
— Рад был познакомиться, — дружелюбно улыбаюсь.
Подосинкина встаёт и молча кивает. Видно, она уже со всеми знакома, или же этому обстоятельству совершенно не рада.
В коридоре она замирает и в растерянности вертит головой. У няши вид человека, который получил амнистию уже на эшафоте и теперь не представляет себе, как жить и что делать дальше.
— Пошли, — беру её за запястье и веду к лифту.
— Куда? — она переставляет ноги словно кукла, — Сергей Владимирович сказал подождать...
— Но не в коридоре же, — загружаю её в кабину и тычу на кнопку второго этажа.
Плохо, конечно, без сотовых телефонов. Освободится Молчанов раньше времени и будет нас ждать в машине, а мы и не узнаем об этом.
Но полчаса у нас есть железно. Быстрее эти волчары друг от друга не отцепятся. Ваграмян обмишурился по полной программе. Статья не вышла по вине редакции, сотрудник заврался, ни в чём не повинная Подосинкина едва не пострадала.
Теперь первый секретарь будет выбивать из областной прессы бонусы и преференции. А присутствие обкомовского работника только добавляет этим переговорам легитимности. По крайней мере, так было в мои времена, будь на его месте чиновник из администрации. Не думаю, что с тех пор их функция сильно изменилась.
Чем дальше мы идём, тем сильнее чувствуется запах сдобы, ванили и корицы. Столовая "Дома Печати" славилась на все окрестные районы. Сюда бегали обедать сотрудники трамвайного депо, конторы строительного треста, текстильной фабрики и ещё кучи разных мест. В суровые девяностые, когда прессе дали свободу, прежде всего от денег, мне казалось, что именно столовая поддерживает предприятие на плаву и приносит наличку в истощившиеся закрома.
Её главным коньком была выпечка. И не какие-нибудь ватные круассаны, которые рассыпаются в руках, не успев попасть в рот. Здесь пекли плюшки, ватрушки, рогалики, коржики, баранки… Всего и не перечислишь. Можно было неделю питаться одной выпечкой и ни разу не повториться в заказе. Мой приятель Вовка Севастьянов, перейдя на постоянную работу в "Дом Печати", за пару месяцев набрал лишних пять кило. Старожилы говорили, что традиция эта осталась с советских времён, и, оказывается, не врали.
Для отходняка после стрессовой ситуации, быстрые углеводы — самое лучшее средство. А на женский организм действуют круче алкоголя. "Гормон радости" в чистом виде.
— Ты бывал раньше в "Доме печати"? — удивляется няша.
— Нет, конечно.
— А откуда знаешь, где буфет?
Журналистская въедливость пробуждается у блондинки в самое неподходящее время.
— По запаху нашёл!
Столовая это, а не буфет. В буфете готовым торгуют, а тут с пылу с жару. Сейчас это богатство для посторонней публики закрыто. Работает только на журналистскую братию, которая в Советском Союзе всегда содержалась в условиях тепличного микроклимата.
Я беру четыре рогалика с корицей. Их принесли из недр столовской кухни прямо при нас, и они ещё горячие. До буржуйской привычки наливать кофе в чашки или кружки здесь пока не доросли. Так что нам достаётся кофе со сгущёнкой в гранёных стаканах.
— Рубль двадцать четыре копейки, — выдаёт мне румяная женщина в странном белом головном уборе, похожем на чепчик и на пилотку одновременно.
Понятия не имею, много это или нет. Совершенно не могу привыкнуть к советским деньгам. Пока главное, что хватает.
Няша лезет за кошельком, но я царственным жестом отсчитываю нужную сумму.
— Сэкономленное, всё равно что заработанное, — глубокомысленно сообщаю ей.
— Ты серьёзно хотел заплатить за ущерб?! — Подосинкина вспоминает о том, что было в кабинете и кривится, как от больного зуба.
— Марина, ну какой ущерб? — удивляюсь, — разве я что-то ломал? Я точно знал, что когда выпустил из рук камеру, она была в порядке. Ты рогалик попробуй.
— Я не ем мучного, — говорит няша и тут же откусывает уголок рогалика, — ну разве что чуть-чуть… м-м-м…
— Как ты думаешь, что у него с камерой случилось? — интерес к жизни возвращается к блондинке с каждой поглощённой калорией.
Я не думаю, я знаю. Криворукий товарищ не соизволил проверить настройки на своей камере, и продолжил лупить кадры, считая, что сработает "автомат". А освещение в коровниках, цехах и кабинетах совсем не такое, как на улице в солнечный день.
Не то, чтобы я нарочно не вернул объектив в исходное положение. Скорее просто представить себе не мог, что такую технику доверят полному идиоту.
