Когда мы оказываемся рядом, бью дебошира запястьем о тумбу. Один удар… второй…
— Больно, гад!
"Розочка" падает на асфальт. Распрямляюсь, чтобы утихомирить Виталика. Теперь, когда целостности моего организма ничего не угрожает, это сделать проще. Слышу уже знакомую мне трель милицейского свистка. Бывший фотограф тут же перестаёт сопротивляться, словно у него батарейки заканчиваются.
По аллее к нам спешат двое патрульных. С облегчением выдыхаю. А вот и кавалерия подоспела.
— Скорее, — кричит Подосинкина и машет им рукой, — на нас алкоголик напал!
Мы с Виталиком стоим, опустив руки. У меня порвана рубашка. То ли он всё-таки задел её своей долбаной "розочкой", то ли сама порвалась, от натуги. И скула болит. Фотограф задел её локтем или плечом. У Виталия рукав пропитался кровью, на земле следы капель. Порезался, когда бутылку разбивал, идиот.
Оба патрульных с погонами сержантов. Один выслушивает Подосинкину, второй отходит чуть в сторону:
— Волна… волна… — бубнит он, — я чайка-три… нужен наряд на Юношескую… Молодёжный парк… какой номер?.. сказал же, парк… да… приём...
Чёрная коробочка рации у него на портупее шипит неразборчиво. Сержант тоже ничего не понимает, сердито хмурится и повторяет на тон громче…
— ПАРК!.. МОЛОДЁЖНЫЙ!.. приём… да!
Сама рация размером с солидный кирпич висит у него на поясе. Рядом такого же размера потёртый металлический блок, выкрашенный чёрной краской. Аккумулятор, наверное.
Не ценим мы современные мобильные телефоны, ох не ценим!
Сам сержант чрезвычайно горд своей техникой. Он заканчивает переговоры и возвращается к нам. Мы с дебоширом молча садимся на лавку, дожидаться наряд.
—Товарищ сержант, — показываю на кровь, — человеку помощь оказать надо.
— Это ты его порезал? — спрашивает милиционер.
— Он сам себя.
— Ну-ну, — сержант недоверчиво качает головой. — Сейчас патрульный автомобиль приедет, и окажут.
Становится понятно, что дело затягивается. Опрашивать будут, потом протокол писать. Плохо это. Через полчаса нам надо быть у "Дома Печати". Нас Молчанов дожидаться будет.
— Товарищ сержант, нам начальство предупредить надо, — говорю, — мы из Берёзовского района. Нам сегодня назад возвращаться.
— Кому надо, предупредят, — равнодушно бросает он.
Проходит минут десять, и к нам подкатывает милицейский "бобик". В этом транспорте мало что изменилось. Разве что цвет. Теперь он, обычно, болотно-зелёный с синей полосой, а у этого канареечно-жёлтый, и на полоске написано "Милиция".
Оттуда выскакивает молодой и весёлый старлей.
— Что тут у нас?
— Пьяная драка. — отвечают ему.
— Пакуйте.
Меня бесцеремонно подхватывают под локоть и волокут к машине.
—Вы всё неправильно поняли! — волнуется Марина.
— Гражданочка, не мешайте, — улыбается старлей, оглядывая её с головы до ног, — хотите дать показания?
— Хочу!
— Тогда поедемте! — он распахивает перед блондинкой дверь "бобика".
— Марина, не надо! — втолковываю ей, — лучше Молчанова найди!
— Я тебя не брошу! — заявляет она и садится в машину.
Ну что за человек?! Местами умная, а местами… блондинка.
* * *
Нас с Виталиком помещают в "обезьянник". За три с лишним десятка лет предыдущей жизни я в нём ни разу не был. А тут сразу новый и интересный опыт.
Не ладятся у советского комсомольца отношения с правоохранителями. За несколько дней второй раз задерживают.
Виталику сначала оказывают первую помощь. Его рубаху закатывают по самое плечо, а на порез щедро наматывают бинт. Всё это происходит прямо у меня перед глазами в закутке у дежурного, который отделён от коридора прозрачной перегородкой. Всё напоказ.
Потом нас по очереди опрашивает тот самый весёлый старший лейтенант. Он терпеливо выслушивает мой рассказ и даёт подписать показания.
А после нас недолго думая вместе запихивают в одну камеру. Очевидно, чтобы мы могли продолжить, если между нами ещё остались нерешённые вопросы.
Никакого интереса друг к другу мы не испытываем. Я волнуюсь из-за непредвиденной задержки. Бывший фотограф отходит в угол и садится на корточки, закрывая лицо ладонями. У него есть более серьёзные поводы для переживаний.
"Обезьянник" — это комната размером меньше моего прежнего гаража, в которой всего три стены. Вместо четвёртой — решётка до самого потолка. Очень похоже на вольер в зоопарке, откуда и название. Официально это "камера предварительного заключения" или "КПЗ".
Единственная деревянная лавка внутри занята старичком с куцей бородёнкой, который безмятежно спит, вытянувшись во весь рост. Кроме него, в камере трое мужиков разной степени помятости и уровня опьянения. У одного из них подбит глаз и опухает синевой нос. Остальные просто предаются унынию и подпирают спинами стены.
Марина пытается развить бурную деятельность. Я слышу цокот её каблуков по коридору и звонкий голос.
— Товарищ милиционер, а когда меня опрашивать будут?
— А вы, гражданка, кто будете?
— Я свидетельница.
— Пойдёмте к нам, свидетельница.
— Опрашивать?
— Сначала чай пить. У нас торт есть, киевский!
Молодость и красота Подосинкиной служат ей дурную службу. С ней охотно общаются, но совершенно не принимают всерьёз.
— А позвонить можно? — соображает, наконец, она.
— Гражданка, это служебный телефон.
— Но я главный редактор газеты "Вперёд!".
— Да хоть "Пионерской правды".
— Задержанному даётся право на один телефонный звонок!
— Так вы не задержанная! Никто вас тут не держит, идите отсюда, гражданочка! Не мешайте работать!
Няшу вежливо выпроваживают за двери райотдела. Надеюсь, она найдёт возможность связаться с Молчановым, а не будет ждать меня снаружи, словно Хатико.
Скучно. Дежурный за стеклом разрывается между телефоном и радиостанцией:
— Чайка-пять… чайка-пять… я Волна… квартирная кража… диктую адрес… улица Энтузиастов… семь… двадцать два… ЭН… ТУ… ЗИ… АСТОВ... Эдуард… Николай…
Наконец, ситуация меняется. Двери отдела распахиваются и в него решительно заходит ответственный секретарь газеты "Знамя Ильич". Няша дозвонилась до редакции и меня скоро вызволят из неволи. Секретарь шествует в глубину здания, а потом оттуда раздаётся крик:
— Терентьев! Виталий Терентьев!
— Я здесь, — отзывается дебошир.
Его уводят, и у меня появляется чувство какой-то неправильности. Почему приехал не Молчанов, а эта мерзкая дама? Где Марина? Она не упустила бы возможности вернуться за мной? Какого чёрта меня здесь держат?!
Чувство усиливается, когда тётка с "вороньим гнездом" на башке величественно проходит к выходу, а за ней, понурив голову, бредёт Виталик.
— Товарищ ответственный секретарь! — кричу через решётку, —а как же я?! Обо мне товарища Молчанова предупредили?!
Не помню её имени, поэтому приходится обращаться так. Не кричать же "Эй, ты!".
— А ну, разговоры! — поднимает голову дежурный.
Тётка останавливается, а затем подходит к обезьяннику.
— Тут тебе самое место, червяк навозный—шипит она, — оболгал моего племянника. Пусть теперь увидят, какой ты на самом деле, и стоит ли тебе верить!
Племянник, ну конечно же. Как ещё подобный рукожоп мог попасть в штат областной газеты? Только благодаря родственным связям. Тётка и к делу пристроила и косяки прикрывает. Многое становится в этот момент понятным. А вот хорошего тут вообще ничего нет.
— Ветров! Альберт Ветров! — разносится по коридору.
Весёлый старлей на этот раз не улыбается.
— Подпиши, — он бросает передо мной несколько отпечатанных на машинке листков, — и можешь быть свободен.
"Я, Ветров Альберт Сергеевич… распивал спиртные напитки в парке Молодёжный… приставал к прохожим… в ответ на замечание гражданина Терентьева..."
