Так-то оно так, Михаил Владленович, но у многих поляков мелкобуржуазная психология. Вы заметили, они друг друга панами величают? Так они и в самом деле считают себя панами! Они думают, что при капитализме станут богачами, миллионерами, владельцами заводов и пароходов. То есть все паны будут миллионерами, а кто будет улицы подметать — не думают! Авось да найдётся кто-нибудь.
Но ведь нужно разоблачать происки! Агитировать, убеждать!
Агитируют, Михаил Владленович, агитируют. Но Первомай лучше переждать в отеле. У вас ведь хороший номер, вот и отдохните. И вообще… на улице желательно по-русски громко не разговаривать, а в идеале и вообще никак не разговаривать.
Вот такое напутствие дали мне в посольстве. Помалкивать.
Хорошо, отдыхаю. Выполнил полный комплекс упражнений, хотя в одиночку это и скучно. Включил телевизор — кстати, наш, советский, «Рубин». Поляки собираются на демонстрацию. Вид скорее боевой, чем праздничный. Показывают лозунги, «Вся власть трудящимся!», с видом смелым и задорным. А сейчас она у кого, власть? Ведь Польская Объединенная Рабочая Партия — передовой отряд рабочего класса!
Выключил телевизор, включил приемник. Настроил на Москву. И теперь представляю людской поток. Все в предвкушении, многие уже приняли, но по чуть-чуть, лица весёлые, радостные, возгласы «ура!», а, главное, никому и в голову не придёт, что по-русски разговаривать нельзя. Можно разговаривать! Можно!
А я сижу в апартаментах, скучаю.
Но в десять по Варшаве в номер постучали.
Пришел учитель польского языка. Как я заказывал. Вчера. Согласно моих запросов. Запросы такие: чтобы а) был мужчина, во избежание, б) знающий Варшаву и способный познакомить меня с городом.
Сказали, что у них такой есть, останетесь довольны. Работает учитель — экскурсовод от «Орбиса», то есть платить я буду в кассу. Назвали сумму. Приемлемо.
И вот Адам Гольшанский, человек пятидесяти лет, среднего роста, с виду аккуратный, одетый просто, но не без вкуса, у меня в гостиной.
— Каковы ваши намерения? — спросил Гольшанский после обмена любезностями. — Как далеко вы собираетесь продвинуться в изучении польского языка?
— Времени у меня немного, пан учитель, и я бы хотел овладеть основами. Польским для туристов. Чтобы без разговорника спросить, как пройти по такому-то адресу, заказать обед в ресторане, попросить ту или иную вещь в магазине. И не только спросить, но и понять ответ. Читать газеты — по возможности. Это программа минимум. Ну, а получится больше — буду рад и благодарен.
— Пан знает иностранные языки?
— Английский, немецкий, — ответил я. Французский и арабский не упомянул, незачем.
— И насколько хорошо пан знает английский язык? — спросил меня Гольшанский по-английски.
— Владею свободно, — сказал я с показной скромностью. Тоже по-английски.
— Тогда я предлагаю пану вести обучение польскому языку с использованием английского, — говорил он по-английски вполне прилично. Почти как англичанин.
— Если вам это удобно…
— Речь не об удобстве. Когда задействованы два иностранных языка, усвоение идет успешнее. Собственный метод.
— Вы учитель, вам виднее.
— Тогда начнем день с прогулки, — сказал пан Гольшанский.
— Подождите, я только переоденусь.
И я переоделся.
— О, у пана Чижика отменный вкус!
Вкус у пана Чижика обыкновенный. Английский серый костюм, английское твидовое пальто, легкое, демисезонное, на голове клетчатая кепка британского твида. Всё купил в «Березке» осенью. Под заказ привезли. Девочки чуть-чуть подогнали по фигуре, и вот я одет, как английский турист. Одежду успел слегка разносить, совсем новой она не выглядит, но это только к лучшему. Ткань добротная, носиться может вечно, как мундир лейтенанта Жевакина.
Тут заявился Евгений.
— Вы… Вы куда?
— Погулять. Погода хорошая, солнышко выглядывает, почему не погулять?
— Но в посольстве… возможны провокации!
— Я не думаю, что пану Чижику грозят провокации, — вмешался в разговор учитель. — Я совершенно уверен, что пану Чижику совершенно ничего не угрожает. Мы не в Чикаго, мы в Варшаве.
— Тогда… Тогда я с вами. На всякий случай. И тоже хочу прогуляться.
— Пан может встать сюда, рядом с паном Чижиком? — попросил учитель.
Евгений неохотно встал.
— А теперь посмотрите в зеркало.
Ну, конечно. Я в зеркале — явный европеец. По одёжке. Дело не в одной одежде, а как она на мне сидит, как я в ней двигаюсь — ясно, что привычна она мне. И лицо этакое… почти породистое. От маменьки. Соколовы-Бельские из дворян, это точно. Древний род, даже поляки есть в роду есть, графы, по боковой линии, я узнавал. А седая прядка волос, память о волжском круизе, придает загадочность.
А вот Евгения Иванова с иностранцем не спутать. То есть он, конечно, для поляков иностранец, но не с той стороны. Не с западной, не с северной, не с южной. И лицо у Иванова славянское, и одежда, и манеры. Нет, костюм у него вполне добротный, но Мосшвейпром виден за версту. Плюс легонький запах нафталина. И если на улицах Варшавы будут цепляться к русским — а это представляется мне весьма вероятным, — то к Иванову прицепятся почти наверняка. Нет, я не думаю, что попытаются бить, тем более — убить, но скандал неизбежен. Оно мне нужно? Оно Евгению нужно? Он человек молодой, поди, только в капитаны вышел, а скандал помешает стать ему майором.
Иванов был кем угодно, я его пока не распознал, не очень и старался. Кем угодно, но не дураком. Он оглядел нас в зеркало, и сказал угрюмо:
— Да, я, пожалуй, останусь в гостинице. Только дайте слово, Михаил Владленович, что вы будете предельно осторожны, и ни в какие споры и свары вмешиваться не станете.
— Помилуйте, Женя, — я нечувствительно перешел на «Женю», показывая, что старший здесь я, — помилуйте, с чего бы мне вмешиваться? Я шахматист, а мы, шахматисты, люди осторожные, прежде чем сделать ход, тщательно оцениваем последствия.
— Надеюсь, — сказал Женя. Но во взгляде я прочёл «знаем, знаем, какой ты осторожный». Понятно, кое-что ему обо мне рассказали, быть может, и не кое-что. Весь в шрамах, весь в орденах, и поубивал кучу нехороших людей. Вот так взял — и пиф-паф. Без раздумий.
В Варшаве я, конечно, без оружия. Польша хоть и братская страна, но вооруженного гроссмейстера не потерпит. Но вдруг я мастер рукопашного боя? В газетах были фотографии из Багио, где мы с девочками в форме школы Antonio Ilustrisimo изображаем цапель в ожидании лягушек — стоим на одной ноге, очень эффектно. Но ничего боевого в упражнении нет, это тренировка равновесия. Однако фотографию перепечатали многие издания, включая «Комсомолку». Там был мой коротенький материал о пользе физической культуры для развития эффективного мышления, и его сопроводили той фотографией. И пошли слухи, что я изучаю карате.
И вот мы идем по первомайской Варшаве. Неторопливо, прогуливаясь, и ведя беседу на двух языках, английском и польском. Я некоторые фразы уже заучил, да.
Прохожие на нас поглядывали не без интереса, но и только. Меня никто не узнаёт. И одежда меняет человека, и я не так уж знаменит в Польше. А еще я на шахматных соревнованиях и всякого рода мероприятиях, где бывают фоторепортеры и телевизионщики, ношу «очки Чижика», специальные, чтобы вспышки не слепили. Среди шахматистов они популярны, сам Фишер их опробовал, и сказал, что имеет смысл надевать во время съёмки. Но лучше вообще запретить фотовспышки в игровом зале! Пусть используют высокочувствительную плёнку!
Но пока не запретили.
Пан учитель кратенько рассказал о себе: в тридцать девятом, еще в мае, родители увезли его в Великобританию. Что будет война, чувствовали все, да не всех пускали на Альбион. Отец пана учителя был строителем, мастером, и ему работа нашлась: британцы срочно строили береговые укрепления, да и не только береговые. А в сорок седьмом семья вернулась в Польшу, восстанавливать Варшаву. Вот так Адам Гольшанский вернулся на родину.
А потом пан Гольшанский сказал, что и я должен рассказать о себе, но по-польски. Не бойтесь ошибаться, бойтесь молчать!
