Слов мне, конечно, не хватало, но пан учитель подсказывал. Подсказывать можно!
Затем мы зашли в лавку. Книжную. Сегодня, по случаю Первомая, выходной день, но ради меня её открыли. Пани Гольшанская и открыла, жена учителя. И я купил весьма увесистые англо-польский и польско-английский словари, каждый меньше словаря Мюллера, но не сказать, чтобы уж очень меньше. Нужно, сказал пан учитель. Оглянуться не успеете, как начнете читать Сенкевича, Мицкевича и Рымкевича, а у них каждое слово — жемчужина.
И я купил Станислава Лема. Для начала, сказал пану учителю, которому очень хотелось, чтобы я приобрел Сенкевича и Мицкевича. Прочитаю «Кибериаду», а там и до пана Володыевского дело дойдёт.
Я притомился, и спросил, нет ли неподалеку кафе, или какого-либо иного заведения, где можно посидеть, перекусить чем-нибудь польским, посмотреть на людей. Заведения, посетителями которого являются писатели, артисты, профессура, в общем, люди творческие.
— Есть, конечно, есть, — ответил пан учитель, и мы отправились в кофейню «Рыжая Сова».
Признаться, я хотел увидеть что-то вроде кабачка «Тринадцать стульев», с паном Профессором, паном Писателем и прочими персонажами. Прекрасно понимал, что выдумка одно, а реальность другое. Но вот насколько другое?
В кофейне, небольшой, на шесть столиков, пана учителя знали, он, похоже, был завсегдатаем — и привёл богатого клиента. Нормально и естественно, я это ожидал. Главное, чтобы было интересно.
Но одно дело — смотреть телевизор, а совсем другое — вживую. Никто не острит, а если и острит, то я острот не понимаю. Заняты всего два столика, за каждым сидят по двое, переговариваются вполголоса, иногда улыбаются. Пьют кофе, и всё. Пьют не спеша, по глоточку в пять минут. Ну, по два глоточка. Но маленьких.
А ну как завёл меня пан учитель в логово мелкобуржуазных панов? И сейчас начнутся провокации? Вон тот, похожий на пана Спортсмена, определенно может доставить неприятности, в нем килограммов девяносто на вид, и телосложение атлетическое. Остальные, правда, дамы, но что я, боевых дам не знаю? Лиса и Пантера, например.
Нет, это я не всерьёз. Никакой опасности я не видел. Хотя бы потому, что пан учитель очевидно сотрудничал с польской госбезопасностью. Все работники «Интуриста» ли, «Орбиса», и подобных им заведений сотрудничают с госбезопасностью. Других не держат. Женя, безусловно, тоже это понимает, потому, хоть и нехотя, отпустил меня на прогулку. Пан учитель мог привести меня на расправу только по приказу ГБ. Случись что со мной, скандал получится изрядный. Много шума из ничего, да. Оно это нужно — польской госбезопасности? Это в шахматном мире я король, а в реальной Польше — чижик и есть. Птичка-невеличка, интереса не представляющая. И не стоящая внимания сильных мира сего.
Потому мы с паном учителем преспокойно пили кофе со сливками. Под шарлотку. По раннему времени, сказал мне пан учитель, кофе и шарлотка полностью соответствуют привычке истинного варшавянина-интеллектуала.
Кофе неплох, шарлотка великолепна, жизнь — хорошая штука, польский язык славный и хороший, наш, славянский, хоть и с загибами. Это на меня так кофеин плюс сахара шарлотки действуют — фруктоза, глюкоза, сахароза. Оттого паны и улыбчивы: выпьют с утра кофе со сдобой, отчего бы и не улыбаться? Вот если бы в нашем общепите был такой кофе и такая шарлотка, мы бы тоже начали улыбаться. И в трамвае, и в троллейбусе, и в автобусе. Непременно.
Фоном говорило радио.
Пан Спортсмен попросил жестом сделать погромче, дама за стойкой, видно, хозяйка заведения, сделала.
Взволнованный комментатор частил, и я разбирал только «милиция» «непокой» и ещё часто слышалось имя какого-то Зомо. Я даже подумал словарь открыть, но книги были завернуты в бумагу и перевязаны, не хотелось рушить красоту. Да и зачем, когда рядом пан учитель?
— Столкновения особо несдержанных граждан с милицией. Кое-где. Единичные, — ответил Адам Гольшанский. По-английски сказал.
И вдруг репортаж оборвался, вместо него зазвучал «Весенний вальс» Шопена.
Сидевшие за столиком говорили по-прежнему вполголоса, но в полтора раза быстрее, чем прежде. Видно, обсуждали случившееся.
Я с расспросами к пану учителю не лез. Страна хоть и братская, а не своя. Сор из избы выносят тайком, без музыки.
Но пан Гольшанский сам вернулся к теме:
— Неспокойно у нас последнее время. То бастуют, то бузят, будто из этого может выйти какой-то толк, — сказал он сначала по-английски, потом по-польски. — А как у вас?
— У нас, пан Гольшанский, Первомай — это всенародный праздник. Улицы будто становятся шире, повсюду улыбки, смех, музыка, кто-то пляшет, кто-то поёт весёлые песни.
— А как люди относятся к власти? К партии?
— Замечательно относятся. Партия — наш рулевой, вот пусть и рулит, ведет наш корабль от победы к победе, — я хотел добавить «так и передайте», но не добавил, а вместо этого сказал: — Пусть рулит, а мы будем петь, и смеяться, как дети!
— А вам самому никогда не хочется порулить? — вопрос на грани, но то ли пану учителю самому интересно, то ли он задает этот вопрос по инструкции.
— От моего дома до столицы шестьсот километров. Я могу отправиться туда на своём автомобиле, в пути провести часов восемь, а с отдыхом и все десять — одиннадцать, приехать уставшим, измотанным. А могу сесть в спальный вагон поезда, спокойно спать всю дорогу в чистоте и комфорте, и приехать свежим и отдохнувшим. Буду ли я печалиться, что поездом управляю не я, а команда опытных железнодорожников? Не буду!
Мы допили кофе, я расплатился («в Варшаве чаевые обычно двадцать процентов от заказа, но не возбраняется и больше», просветил меня пан учитель), и мы вышли на улицу.
Кофе, конечно, бодрит, я это чувствую, но пан учитель устал. Все-таки пятьдесят — это не двадцать пять, как я прочитал в одной рукописи, посланной в «Поиск», пятьдесят — это в два раза больше.
И ведь не поспоришь!
Но рукопись мы вернули автору, почтальону из поселка Харитоново, что под Выборгом. С напутствием «писать вы не бросайте, но классиков читайте». Напишет человек нечто, и считает, что сказал слово в литературе. А ничего, кроме банальностей, он не сказал. Волга впадает в Каспийское море, лошади едят овёс и сено. То есть для автора это может быть открытием, он впервые увидел лошадь, долго за ней наблюдал, и сделал верный вывод, но для всех остальных никакого открытия нет. Для публикации, тем более, в «Поиске», не годится.
— Завтра у меня игра в пятнадцать, так что прошу вас прийти к десяти утра, позанимаемся часа два, три, — сказал я.
— Отлично, — оживился пан учитель.
Я проставил в табель сегодняшние часы (пан учитель работает по договору с «Орбисом», тот и платит ему за часы. А я, понятно, плачу «Орбису», такие здесь порядки. Работать с иностранцами частным образом нельзя. Не дадут.
Ладно, пусть. Я сказал без обиняков, прямо, что если результат обучения меня удовлетворит, то будет пану учителю премия. По-моему, справедливо.
На том мы с паном Гольшанским и расстались. Я поймал такси (по виду — наша «Победа»), и без происшествий вернулся в «Гранд-Отель». По дороге таксист о чем-то горячо рассказывал, но я ничего не понял, кроме того, что надвигается буза.
За это таксист получил чаевые. Пять марок.
Чувствую, дал лишнее, хватило бы и двух.
Впредь буду бережливее.
Глава 9
15 мая 1979 года, вторник
Краков и окрестности
В
агон был старый, из прежнего, довоенного времени, чудом уцелевший, но выглядевший не хуже новых.
Впрочем, и не лучше.
Мы взяли самые дорогие билеты, в купе, но особого шика не получили. Купе шестиместное, по три сидения с каждой стороны. Спальных мест нет в принципе, расстояние от Варшавы до Кракова поезд-экспресс одолевает за три часа сорок пять минут. Можно и посидеть.
Был ещё вариант перелёта, «Ил-12» доставил бы нас в Краков за час, но захотелось посмотреть Польшу из окна вагона. Она ближе как-то, Польша, если на поезде едешь. Да и было у нас время, в Кракове нам нужно быть к полудню, а поезд отходил в семь пятнадцать. Успеем.
