не сдавала…
Пока Гарри обрастал подозрениями, Брайан и Адам подняли Найджела и увели из Большого зала. Директору явно стало плохо, и к подозрениям присоединились ещё и угрызения совести: ну вот, довел человека!.. От запаха пищи внезапно затошнило, и Гарри в полном расстройстве тоже покинул зал. Изо всех сил пиная себя во все точки, он уныло побрел, куда ноги несут.
Беспамятные ноги вынесли его на выпас позади квиддичного поля, в травяные просторы к коровам и ягнятам. Приметив свежеуложенный стог, он по широкой дуге свернул к нему и с ходу плюхнулся в сено лицом вниз. Однако стог оказался не стогом, а кем-то живым и крайне удивленным его неосведомленностью. Взлетев по параболе, ожившее сено выскользнуло из-под парня и в страхе отбежало в сторону, превратившись в зеленую собаку.
Гарри резко поплохело, едва он осознал, на кого именно рухнул. Ирландская ку-ши — это всё-таки не шуточки… Похожая на волкодава, но выше и круче, цвета молодой травы, эта собака, видимо, сторожила стадо и никак не предполагала, что кому-то вздумается на ней полежать. Весь её вид буквально вопил: «Парень, ты с ума сошел? Я те что, соломка?»
В конце поля шевельнулись дальние стога, и к первой собаке подбежали ещё две ку-ши — темно-зеленая и пшенично-желтая. Понюхали первую, словно вопрошая, чем та возмущена-то? И с голодной преданностью уставились на Гарри, дескать, какие распоряжения будут, человек?
Гарри устало отмахнулся и пошел обратно к замку. Да ну вас всех… Подходя к калитке, он приметил две маленькие тени. Насторожившись, он перешел на крадущийся шаг, думая… А вот думать ему незачем и нечем. Это ещё Северус Снейп говорил. Маленькие тени принадлежали гному и второкурснику.
— Ты пришел, Ллори!
— Ну как я мог не прийти, Патрик?! Я ж обещал! А вот тебе подарочек…
Глава 7. Тот же день с иной стороны
Пока Гарри вникал в суть вещей, Зейн совершал свои открытия. Для него всё происходящее вокруг было чудом: и громадный замок, и собственная комната с настоящей кроватью, в которой оказалось так восхитительно удобно спать, и личная лошадь по имени Маффин, которую он сам выбрал. Но чудесней всего было, пожалуй, отношение окружающих к нему. За два года одинокого существования Зейн прочно убедился в том, что людям он неприятен, и в Дамбе на Амстеле держался настороженно, в любую секунду ожидая неприязни и отвращения со стороны горожан.
Но прошел час, другой, Зейна приодели, накормили чем-то вкусным в кафетерии, пока Гарри куда-то бегал по делам, а народ вокруг всё тот же: дружелюбный и мирный. Потом было короткое и спонтанное знакомство с магической штукой, которая может перемещать на огромные расстояния, Гарри назвал её «порталом», а само перемещение оказалось «телепортацией». Для Зейна это было внове и крайне любопытно, как же это здорово — узнавать что-то новое и такое интересное.
Замок, возникший из ниоткуда, когда Гарри взял его за руку, привел Зейна в какой-то священный трепет, ведь он помнил, как Гарри пообещал, что они будут жить в этом дворце вместе… Входя на замковый двор, Зейн ощущал престранное чувство, совершенно незнакомое ему, и пока они шли по коридорам к директорскому кабинету, Зейн хорошенько покопался в себе и понял, что за чувство его одолевает — он пришел домой.
Это чувство он тщательно обихаживал, холил и лелеял всё то время, пока Гарри и директор Блэк вели свои мудрые речи, в которые он вслушивался лишь поначалу. А потом, вставив реплику насчет колпака, Зейн оставил разговор взрослым и отвлекся на свои личные переживания. А они были очень свежими и приятными, такими необычными, невероятными настолько, что хотелось упиваться ими бесконечно. И Зейн наслаждался ими в полную силу: дышал цветочными ароматами, отдыхал взором на сочных красках удивительных растений, которыми была заполнена вся эта круглая большая комната, слушал мерно гудящие голоса родного Гарри и милого доброго директора, согревался теплом от камина и всё глубже погружался в умиротворяющую нирвану. И в конце концов полностью разомлел, пригрелся и умиротворился настолько, что заснул сном младенца здесь же, в кресле.
И видел сны. Те странные картинки, которые почему-то не запомнились, но Гарри объяснил ему, что настоящие сны этим и обыкновенны — они не запоминаются и иногда не поддаются пониманию. Ещё Гарри рассказал, что сны бывают быстрые и медленные, но Зейну это было непонятно и он ничего не запомнил.
Зато понятна была кровать, в которую он долго не мог поверить и даже боялся в неё ложиться. Перина и матрас пугали, так и казалось, что он утонет в них, но наконец Зейн справился со своими страхами и уселся на мягчайшую перину, для храбрости обняв подушку. Он не знал, что делать, но рядом был Гарри, ставший родным человечек, именно Гарри помог ему со всем справиться: переодел в пижаму и уложил, при этом заботливо подоткнул одеяло, подарив Зейну ещё одно чувство. И это чувство оказалось самым дорогим, самым драгоценным из всех, что он испытал в последнее время — чувство защищенности и близости. Гарри стал не просто родным, он стал для Зейна отцом.
Ему, двухлетнему, это было в порядке вещей, даже жизненно необходимо. Ему нужен был якорь, и им стал Гарри. Как отец, Гарри не осуждал его за плохие поступки, объяснял ошибки, помогал в сложных делах, и самое главное, он впустил Зейна в свое сердце, выделил в нём укромное местечко, пригрел, дал любовь и имя. Он стал настоящим родителем…
И сердце Зейна, заледеневшее было от предательства Виктора Франкенштейна, ожесточившееся от дурного отношения сторонних людей, оттаяло, смягчилось и раскрылось навстречу сердцу Гарри.
Всё это пригодилось для того, чтобы с новыми силами и оптимизмом сделать первые шаги по замку на следующее утро после первого сна в настоящей постели. Ведь замок оказался школой, а в школе были дети. А дети внушали Зейну страх своими хрупкостью и непредсказуемостью. Слишком ярки ещё были воспоминания об Уильяме Франкенштейне, ещё помнилось его маленькое легонькое тельце, так страшно обмякшее в его руках, когда остановилось испуганное сердечко. Смерть Уильяма навеки повисла тяжким грузом на душе Зейна, эта ноша не покинет его, что бы там ни говорил Гарри. Эту ошибку не исправить никогда. Теперь он должен жить за этого мальчика, чью жизнь так неосторожно и нечаянно отнял. Жить за Уильяма Франкенштейна, жить и помнить его всегда…
Дети Хогвартса. Господи, как же их много! И все такие разные: маленькие, большие, толстые, худые… И
