не успевают. Они выхватывали из ножен короткие мечи, пытаясь сопротивляться, но быстро убеждаясь, что против рыцарей такие клинки бесполезны. Прямо перед носом Родимцева об решетку забрала звякнул очередной болт, но отскочил, отрикошетив, потому что выстрелили откуда-то сбоку.
Григорий развернул коня и пришпорил его. Возле крайней телеги сгрудились последние арбалетчики, человек сорок. Антоний атаковал, перепрыгивая через мертвых. Хотя чувствовалось, что животное ранено. Конь начал подрагивать под всадником, а его движения сделались уже не такими уверенными, и он начал хромать. К счастью, вскоре удалось разогнать последних защитников телег, и в сражении наконец-то наступил перелом. Те рыцари, которые прискакали сзади, сходу опрокинули последних сарацинских всадников, защищающих обоз, и присоединились к избиению оставшихся арбалетчиков.
Враги оказались упорными, потому что не разбегались и не сдавались до последнего. Вскоре, когда их окружили плотным кольцом и заставили сложить оружие, все выяснилось. Арбалетчиками оказались вовсе не сарацины, а наемники-генуэзцы, которые ради денег не гнушались воевать на стороне сарацин против христиан. Более того, всадники в этом отряде тоже все сплошь были перебежчиками, вроде Вальтера Геринга. Причем, в плен взяли не только немцев, а и франков вместе с итальянцами. А ни одного настоящего сарацина в этом отряде и не имелось.
— Гнусные вероотступники, предатели и изменники! Казнить их всех! — негодовали светские рыцари.
Но, все понимали, что принимать окончательное решение могут только военачальники, Ибелин с Монфором. А потому, по указанию командиров, пленных разоружили и отконвоировали в лагерь у водопоя, хотя мало кто из них избежал зуботычин и пинков от разгневанных крестоносцев. В захваченном обозе оказались целых пять разобранных катапульт и несколько «скорпионов», а также все необходимые инструменты для их сборки. Причем, главным инженером осадной техники тоже оказался генуэзец по имени Марчелло Перуджи.
Но, все это даже не столь сильно волновало тамплиеров в тот момент, как внезапная гибель в бою Рене Дюрфора. Когда его тело извлекли из-под павшего коня, все поняли, что умер бы командир и без помощи собственного жеребца. Стальной болт влетел прямо в смотровую щель шлема и поразил Дюрфора между переносицей и правым глазом, уйдя вглубь головы почти полностью. Теперь получалось, что командир остался у них только один. И им был Грегор Рокбюрн. Храмовники спешились, но все еще находились на поле сражения. Они опустились на колени и долго молились за упокой убиенных. Потом все принялись помогать раненым и хоронить убитых.
Рене Дюрфора решено было похоронить на почетном месте, в крипте часовни замка Тарбурон. И всю оставшуюся часть дня братья-рыцари занимались скорбными делами. Одни готовили тело командира к погребению, а другие в это время, в том числе и Родимцев, приводили в порядок подземное помещение крипты, вынося оттуда мусор, песок, камни и обломки, которыми крипту засыпали сарацины, взяв замок. Нашлись среди братии мастера, которые сколотили из досок гроб.
Давно прошли те времена, когда братьев-рыцарей ордена Храма хоронили обнаженными на доске вместо гроба по скромному обряду монахов-цистерцианцев. И теперь тамплиеров хоронили в орденском одеянии и в гробу. Вот только после смерти нашли у Рене в седельных сумках довольно много золотых и серебряных монет. А Устав ордена гласил, что брат-рыцарь, у которого после смерти найдут деньги, должен быть похоронен за пределами кладбища, причем даже без молитв.
Но, капеллан Годфруа, который в присутствии Родимцева, второго капеллана и знаменосца осматривал вещи покойного, не стал возмущаться по этому поводу. Сказав лишь:
— Я знаю, что деньги Рене держал у себя лишь ради раздачи милостыни. Просто он не успел раздать, ибо смерть внезапно взяла его. Так завершим же мы сие доброе дело.
С этими словами Годфруа пересчитал монеты, потом отдал четверть денег Родимцеву, по четверти знаменосцу и второму капеллану, а последнюю четверть оставил себе. После чего они все сделали вид, что ничего подобного греховным деньгам найдено у покойного не было.
Когда церемония погребения закончилась, и все братья разошлись готовиться к ужину, неожиданно капеллан Годфруа отозвал Григория в сторону и произнес:
— Мы потеряли Рене. И ты теперь наш командир, Грегор, а потому настало время нам с тобой поговорить серьезно. Сейчас душа твоя неспокойна. Я наблюдаю, как ты изменился после того боя у водопоя, когда тебя ударили по голове. На тебя снизошло нечто свыше, я это чувствую. И сейчас ты делаешь важный и трудный выбор внутри себя. И я готов помочь и подсказать тебе путь, сын мой. Ибо, дано мне знать многое.
— Выбор? А что же я, по-вашему, выбираю? — удивился Родимцев.
— Ты выбираешь духовный путь. Ищешь его. Стремишься душой наверх. Потому и тревожишься, — сказал капеллан.
— Даже не знаю. Я тревожусь из-за этой войны, но как-то и не думал о духовном выборе, — пробормотал Гриша.
Капеллан продолжал:
— Это пока выше твоего восприятия. Но, ты идешь к пониманию пути. Я вижу знамение в том, что произошло. Твоя поездка на Кармель оказалась не случайной, ибо ты привел к нам помощь. И не просто отряд из Кайфаса, а довольно могущественные силы в виде войск Монфора и Ибелина. К тому же, тебе каким-то образом удалось примирить двух этих властных сеньоров. А ведь это не удавалось никому на протяжении последних лет. Ты же, вольно или невольно, но смог объединить силы христиан Святой земли. И сегодня вот эта внезапная гибель нашего командира лишь подталкивает тебя в твоем пути наверх. И это тоже не простое совпадение. Ибо, все происходит в мире лишь по воле Господа, либо по Его допущению и к сроку, назначенному Им. И раз Господь потворствует твоему возвышению, следовательно, и высшая цель имеется. А потому я на твоей стороне, Грегор.
— И какую высшую цель, брат Годфруа, усматриваете вы? — поинтересовался Григорий.
Капеллан внимательно посмотрел на Рокбюрна, потом сказал:
— Я думаю, что ты новая фигура в противостоянии с тьмой. Пока еще ты, конечно, лишь пешка. Но, тебе даются шансы пройти свой путь до той линии, где пешки становятся сильными фигурами, влияющими на события мира.
— Вы думаете, что я стремлюсь к власти? — спросил Родимцев, не вполне понимая, куда клонит капеллан.
— Я говорю не о том. Власть — это мирское. Если ты услышал то, что я сказал, то поймешь, о чем я. Вот перед нами двое властителей: Монфор и Ибелин. И что же? Они столько лет не могли найти общего языка. И вдруг появляешься ты, не обличенный никакой властью. Простой брат из бедных рыцарей. Но, все
