Но, наконец, мои мучения закончились, и я вышел в пахучие ряды с готовой снедью. Здесь торговали всем, чем угодно: пирогами с мясом, с картошкой, с капустой, с яйцом и луком, с кашей, с печёнкой, с жаренной тыквой, с сыром, с ягодами, с грушами… перечислять можно целый день. Отдельно продавали на развес жаренную картошку, тушенное мясо, запечённую рыбу… Был целый ряд с молоком, квасом, сбитнями и пивом.
У меня аж глаза разбежались.
И всё это продуктовое великолепие так одуряюще пахло, что я не выдержал — ринулся туда и в считанные минуты накупил кучу еды.
— Уф! — довольно сказал я, прижимая к себе торбу со снедью.
— И зачем ты столько еды накупил? — насмешливо фыркнул материализовавшийся Енох, — ты ведь всё это даже за два дня это не съешь, только испортится. Надо было немножко взять, а завтра опять бы сюда пришел за свежатинкой.
Я вздохнул — в словах Еноха была доля правды. Но что сделано, то сделано…
— Нужно найти, где можно всё это съесть, — сказал я, — возвращаться домой неохота, да и кто-то из агитбригадовцев может вернуться и припахать меня к какой-нибудь работе.
— Ой, смотри, тебя же ограбить пытаются! — предупреждающе крикнул Енох.
Я моментально схватил за руку воришку. Оглянулся — щупленький паренёк лет десяти-одиннадцати с немытой шеей и болячками на ушах, которые чуть прикрывал старый потрёпанный картуз, явно не по размеру.
— Попался! — рассердился я и дёрнул неудачливого вора за руку.
— Дяденька, я не хотел! Дяденька, миленький, это случайно! — запричитал воришка, — Отпусти меня, пожалуйста, я больше никогда не буду!
— Не будешь воровать? — хмыкнул я, — вот прямо в эту же секунду возьмёшь и бросишь?
— Не буду! Вот те крест, дяденька! — забожился малой, глядя на меня честными-пречестными синими глазами, которые ярко выделялись на загорелом до черноты остроносом лице.
— Вот как позову сейчас милицию и пусть они с тобой разбираются, — строго сказал я.
— Не надо, дяденька! — перепугался малец, чуть не плача, — лучше сам поколоти! А то они меня в допр запрут! А я там жить не смогу!
— Да отпусти ты его, чего к ребёнку прицепился⁈ — возмутился Енох.
Я заметил, что он покровительственно относится к маленьким детям. К той же Мими.
— Действительно, Генка, отпустил бы ты его, — рядом появился Моня, — у него явно золотуха. Еще заразишься. Оно тебе надо?
Мне оно было не надо, но я ещё имел к мальцу пару вопросов:
— Ты беспризорный?
— Ну… — замялся паренёк и я понял, что таки да.
— А где ты ночуешь?
— Когда как, — уклончиво ответил малец.
— У вас банда?
— Да ты смеёшься, дяденька? — изрядно удивился малец, так что даже веснушки на остреньком носу посветлели, — мы же не урки какие-нибудь. Да и не сявки…
Я за этим его «мы» сразу понял, что у них своя банда. Ну, или не банда, а просто шайка.
— Веди! — велел я.
— Куда? — перепугался малец.
— К своим!
— Дяденька, ну пожалуйста… — опять заныл он, уже по-настоящему испугавшись и размазывая свободной рукой слёзы по щекам вместе с грязью.
— Общаю, что ничего плохого вам не сделаю, — сказал я, — поговорить надо. У меня задание есть для вас. Денежное.
— А ты не обманешь? — недоверчиво шмыгнул носом беспризорник.
— Не обману, — пообещал я. — Пошли!
Шкет подтянул безразмерные штаны повыше, и мы пошли.
Путь пролегал сначала через респектабельную часть города, идти по брусчатке было нормально. Но, когда мы свернули в какие-то подворотни, дорога стала прямо чавкать под ногами. И это явно было не болото, а какие-то вонючие помои. То ли канализация у них протекла, то ли свиней они тут содержат.
Я еле поспевал за мальцом, стараясь дышать ртом.
Наконец, малец привёл меня куда-то, где сплошной стеной стояли разнообразные сараи и склады.
— Здесь, — хрипло сказал он и нырнул в цель между досками на стене.
Я затормозил, не зная, что делать, вдруг я сейчас полезу, а там здоровый бугай с топором стоит и сразу меня по темечку тюкнет.
— Там только дети, — сказал Моня, который уже слетал на разведку.
— Понял, — кивнул я и с трудом протиснулся в узкою для моей комплекции щель.
В полумраке сарая, который практически не разгоняла слабо тлеющая лучина, на охапках несвежей соломы сидели дети, человек шесть. Причём, как я понял, тот шкет, которого я поймал, среди них был самый старший.
Дети были в ужасных лохмотьях, худенькие и грязные.
«Дети подземелья, чёрт возьми», — подумал я.
— Здравствуйте! — сказал я детям.
Двое из них невнятно ответили. Остальные просто смотрели на меня, кто испуганно, кто застенчиво. Среди пёстрой ребятни взгляд выделил одну девочку.
— Меня зовут Гена, — сказал я, — давайте знакомиться.
— Ванька.
— Санёк.
— Шпилька.
— Карасик.
— Улька, — последней назвалась девочка, такая худенькая, что, казалось невероятным, как её голова с копной всклокоченных волос держится на такой шейке.
— Хома, ты пошамать принёс? Кушать хоцца… — жалобно протянул маленький рыжий шкет в засаленном пиджаке «на вырост» на голое тело.
Слова «хома» он говорил с ударением на первый слог. Как потом выяснилось, это было прозвище, сокращенно от слова «хомяк». Парня так прозвали за домовитость.
— Не вышло, — вздохнул Хома, мой старый знакомец, который и привёл меня сюда.
— Ничего, завтра, может, повезёт, — сказала девочка и невесело улыбнулась.
— Ты вчера тоже самое говорила, Улька, — грустно сказал чернявый пацанёнок, имя его я не разобрал.
— А вот я принёс, — преувеличенно-бодро сказал я, отгоняя щемящее чувство тоски и безнадёги. — Меня Хома потому и привёл к вам. Показывайте, где обедать будем?
— Да вот тут и будем, — Улька на правах хозяйки показала на перевёрнутый замызганный ящик, который служил им вместо стола.
— А чего грязно у вас так? — удивился я и расстелил на грязных досках ящика кусок газеты, в которую торговка завернула мне пироги. — Ну я понимаю, не всегда пошамать что бывает, но гнилую солому подмести можно? И ящик этот почистить?
— Да мы тут второй день только, — пояснил чернявый паренёк, завороженно глядя жадными глазами, как я споро выкладываю из торбы колбасу, жаренную рыбу, пироги и огромный кусок запечённого сыра с изюмом.
Конфеты я тоже купил, но сейчас пока не выложил. А то знаю я этих детей — сразу начнут из сладкого.
— Руки, конечно вы не моего? — строго спросил я.
— Так воды у нас нету, Гена, — вздохнул Хома, — мы раньше жили на чердаке старого дома, там печку топят и тепло было от ко́мина, так там и колонка рядом в соседнем дворе была. Так что у нас чисто было и мы мылись. А потом туда комышовские пришли и нас выгнали. А здесь до колодца далеко. И там гимназисты нас бьют и камнями бросаются. Мы туда редко ходим, а воду только для попить бережем.
У меня аж в горле запершило.
— Но ты не думай, мы вот скоро уже немного денег соберем, Шпильке ногу подлечим и в деревни уйдём. Там летом в лесу жить можно. Халабуду сделаем. А вокруг сады и огороды. Яблоки и картоха будет. А в прудах рыбалка. И раки. Красота.
Малыши радостно засмеялись. Видно, что мечту эту они лелеяли уже давно. И жили той надеждой, что какая красота им будет, когда они станут жить в лесу в шалаше.
— Ну, налетай, малышня! — сказал я, когда закончил нарезать снедь кусками.
Ребятишки, которые сидели и чинно наблюдали за моими приготовлениями, резво начали хватать всё подряд, запихивая еду в рот, глотая целыми кусами не жуя.
Я хоть тоже был голоден, а так как еды было много, то взял небольшой кусочек пирога и принялся потихоньку есть. Но особо аппетита не было.
Уж очень гнетущим было впечатление от всего этого.
Наконец, ребятня наелась, и я спросил:
— Наелись?
— Да, — сыто отдуваясь, счастливо сказал Хома.
Остальные сконфуженно заулыбались.
— Ну тогда вот вам по конфете и начнём серьёзный разговор, — сказал я, вытащил из торбы шесть конфет и раздал всем по одной.
