Ознакомительная версия.
– Послушай-ка, друже Истома, – зачем-то оглянувшись, понизил голос варяг. – А давай и эту, златовласую, в жертву! Не нравится она мне.
– Не нравится? А по мне – так красивая девка, такую и употребить не стыдно.
– Так и употреби! Прямо сейчас. А потом – в жертву. – Лейв аж затрясся весь. – Уж слишком давно она нас знает, и – ты заметил? – прямо-таки не отстает от нас, все время на нашем пути – уж не дело ли это богов? – Варяг задрожал.
– Наш князь – сам бог! – зловеще сказал Истома. – И он приказал, чтобы все пойманные девки были красивы и девственны. А ты кого словил? Рыжую да щербатую, да двух древлянских кобыл, на которых только пахать можно?
Лейв со страхом попятился:
– Да наловим еще.
– Наловим… – пробормотал себе под нос Истома. Оно, конечно, наловим… А вот насчет златовласки… А и правда – употребить? Раньше-то можно было, да вот Лейв этот, неизвестно же как он отнесется? Может, снаушничает князю. А сейчас, вот, сам предложил. Раз предложил – пускай сам и приведет, оно безопасней. – Ну, Лейв, уговорил, – сказал он громко. – Вели-ка Грюму, пусть тащит сюда златовласую. Употребим, по твоему совету.
Лейв высунулся в дверь:
– Эй, Грюм!
Лысый возник, словно из-под земли. Выслушав приказание, подобострастно кивнул и бросился исполнять. Взяв с собой воинов, вошел в амбар, вытащил во двор Ладиславу, огладив руками по всему телу – эх, хороша девка, такую б и самому…
Изловчившись, Ладислава укусила слугу за руку. Тот завыл и отвесил девушке увесистую пощечину, такую сильную, что от удара Ладислава, вскрикнув, упала на землю. На губах ее выступила кровь.
– Вставай, тварь! – Грюм пнул ее ногой в живот. Не сильно пнул, чтоб не убить, но все ж удар был хорош. Ладислава со стоном изогнулась, притянув к животу ноги. Об одном она сейчас молила – о милости богов. Молила Рода с Рожаницами, Ладу, Велеса-Ящера…
Сидит-сидит Яша,
Под ракитовым кустом.
Грызет-грызет Яша
Орешки каленые,
Милою дареные.
Встань, помоги, Яша!
Встань, помоги, Яша!
– глотая слезы, шептала несчастная девушка.
И вот, видно, помог Велес-Ящер. Смиловался.
Снова замахнулся Грюм, чтобы ударить, но тут страж с башни закричал что-то. Вздрогнув, прислушался Грюм, приложив ладонь к уху.
– Едут! – кричал стражник. – Едут.
– В амбар гадину! – распорядился Грюм, сам же бросился в избу: – Едут!
– Едут? – Истома и Лейв разом вскочили с лавки. – Ну, едут, так едут. Стройте отроков.
В высоком шлеме князя отражалось солнце. Алый плащ его ниспадал на круп вороного жеребца, хрипящего и покрытого пеной, конь переступал ногами – позвякивали кольца кольчуги. Внешний вид князя Дирмунда, на первый взгляд, был абсолютно не княжеским. Некрасивый, тощий, сутулый, бледный, как поганка, с жиденькой рыжеватой бороденкой, куцыми усиками и длинным висловатым носом, похожим на огурец, князь не производил особого впечатления на тех, кто не видел его глаз – черных, неистовых, грозных! Похоже, в глазах – то и была вся его сила. Никто не мог выдержать княжеского взгляда, казалось, прожигавшего насквозь. Вот и отроки, вздрогнув, попятились под пылающим оком Дирмунда.
– Стоять, – сквозь зубы приказал он, и те застыли, словно вырезанные из священного дуба идолы. Затем – по знаку Лейва – разом упали на колени с криком: – Слава великому князю!
– Молодец. – Обернувшись, Дирмунд похвалил Лейва, затем перевел строгий взгляд на Истому: – Теперь показывай девок!
– Прошу, княже, к амбару.
– К амбару? – ощерился Дирмунд. – Что ж, я не гордый. Могу и в амбар войти. – Он спешился, бросив поводья подскочившему Трюму: – Открывай!
Распахнулись со скрипом дверные стойки. Войдя, Дирмунд обвел притихших девушек подозрительным взглядом:
– Ну, те две ничего, – кивнув на Ладиславу с Любимой, молвил он по-норвежски. – Та, рыжая, тоже, пожалуй сойдет… А вот эти две лошади? Будете меня уверять, что они девственны?
– О, нет, княже, – до земли поклонился Истома. – Это для жертвы.
– Для жертвы? – Князь усмехнулся. – Что ж… Пора и об этом подумать. Ведите в капище всех. – Помолчав, он кивнул на Ладиславу, Любиму и Речку. – И этих тоже. Пусть видят.
– Исполним, князь! Не угодно ли квасу с дороги?
– Потом. Сперва капище!
Это было то самое капище. Старое, полузаброшенное – уж слишком далеко в лесах находилось – с покосившимся от времени частоколом, украшенным человеческими и звериными черепами, идолом Перуна внутри, колодцем, полусгнившим домом Волхов и могучим дубом с вросшими в кору кабаньими челюстями. Казалось, дуб хищно улыбается, приветствуя пришедших к нему людей. Ветви его были украшены желтыми веточками омелы, как и сам дуб, особо почитавшейся у кельтов.
Дирмунд и его воины спешились, Лейв с Истомой последовали его примеру. Все остальные и так пришли сюда пешком.
Князь махнул рукой, и слуги его, схватив двух древлянок, привязали их к дубу. Те закричали, предчувствуя что-то страшное. Им тут же заткнули грубыми веревками рты. Разрезали рубахи, обнажив тела. Несчастные Малуша и Добронрава были уже зрелыми девушками, с пышными формами, мускулистыми ногами и большой грудью, соски их тут же осыпали пыльцою омелы.
– Сегодня – Перунов день, – важно провозгласил князь.
– Славься, Перун-громовержец! – хором воскликнули отроки. – Хвала Перуну, хвала грому, хвала его синим молниям!
Дирмунд упал на колени перед дубом:
– Прими, о, Перун, нашу скромную жертву! – громко произнес он по-славянски и, уже тише, добавил на древнем языке кельтов: – Тебе, Перун – та, что справа. А тебе, о, грозный Кром Кройх, левая жертва. – Дирмунд поднялся с колен и, не оглядываясь, протянул руку. Кто-то из воинов вложил в нее острый железный прут. Князь подошел к несчастным девушкам ближе, погладил каждую по животу и лону, улыбнулся и, подняв прут, по очереди проткнул обеим грудную клетку, поразив сердце сначала Малуши, затем – Добронравы. Короткий крик – и девушки умолкли навсегда, лишь два ручейка крови стекали по их белым телам – от сердца и изо рта.
По знаку Истомы отроки запели, славя Перуна.
Дирмунд повернулся к ним, выбрал одного, взяв за плечи, заглянул прямо в глаза, так, что от взгляда его захолонула, превращаясь в ледышку, душа.
– Ты – верный сын Крома, – прошептал друид-князь.
– Я – верный сын Крома, – не понимая, повторил отрок Вятша.
– Ты будешь делать все, что я скажу, и станешь славным мужем.
– Я… стану славным мужем.
– На! – Дирмунд выхватил из-за пояса кинжал. – Отрежь им головы!
Вятша, ни слова не говоря, взял в руки клинок и медленно направился к дубу с мертвыми девушками. Луч солнца застрявшего в кроне дуба отразился в его пустых глазах, скользнул по блестящему холодному лезвию…
Подойдя к мертвым, Вятша примерился – и несколькими сильными ударами отделил от тел головы. Сначала – у Малуши. Затем – у Добронравы…
Головы друид забрал с собой. А обезглавленные трупы за ноги подвесили на ветвях дуба. Малушу – слева, справа – Добронраву. Чтоб всем было хорошо – и Перуну… и Крому.
Любиму от всего пережитого вырвало. А потом, в амбаре уже, затрясло, словно навалилась вдруг на нее трясучая огневица-лихоманка. Речка, укрывшись в углу, глухо рыдала. Одна Ладислава казалась спокойной. Вернее, хотела казаться. Знала – их уже ищут, надеялась на помощь Велеса… и на свою смекалку. Во время жертвоприношения, когда все выли, пели и плакали, ей удалось выцарапать наручами на обратной стороне дуба две зигзагообразные руны – «СИГ». Такие же, какие были когда-то вырезаны на мече молодого ярла Хельги.
«Сиг» – руны победы.
Коль ты к ней стремишься,
Вырежи их на меча рукояти…
Руны победы. Именно так объяснил Хельги. Ладислава запомнила это. И знала – победа приходит только к тому, кто за нее бьется. И она начала биться – по мере сил.
Твой труд обезображен, изувечен,
Заглох твой дом и твой очаг потух.
Ты только верь, что этот мрак не вечен.
И чувство в сердце сбереги живое,
Средь скверны – чистым сохраняя дух.
Мария Луиза Кашниц «Скверна»
И снова ветер бил в уши, трепал гривы коней и плащи, развевавшиеся за плечами всадников, как боевые знамена. Жирная грязь летела из-под копыт, и мокрое солнце весело отражалось в лужах. Моления о дожде сделали-таки свое дело, смилостивились боги, послали на землю благодатный дождь, ливший почти всю ночь, до самого утра. Напитались влагой поля, отмылся от въевшейся пыли придорожный кустарник, листва на деревьях стала чистой, как будто прозрачной, умытой. Мокрая трава зеленела вокруг, порывы ветра сдували с веток серебряные дождинки, розовато-сизые тучи быстро уплывали прочь, а в небе, темно-сине-лазурном, горбатилась яркая радуга, один конец которой упирался в левый берег Днепра, другой исчезал где-то за дальним лесом. Туда, в дальний лес, синеющий за холмами тонкой, прихотливо изгибавшейся линией, и держали путь всадники: Хельги-ярл, Кон-хобар Ирландец, Снорри, Никифор и проводник их, Порубор-отрок. Вчера на постоялый двор вновь заходил Ярил Зевота. Принес важную весть – от Ильмана Карася вызнал, что Истома Мозгляк с варягом Лейвом отправились третьего дня к старому капищу, что затерялось средь диких лесов древлянского порубежья. Чего им там делать, у капища, ведь не волхвы они, не кудесники? О том Ярил не знал. Зато ведал другое – к старому капищу вскорости ждали князя. Не Хаскульда-князя – Дирмунда, которого многие просто князем Диром прозывали. И что туда звало его в Перунов день? Мало ли в Киеве идолов иль где поближе? Чего ж куда глаза не глядят переться? Неспроста все это, ой, неспроста. А еще обмолвился Ильман Карась, что туда, к капищу, видно, увезли Лейв с Истомой недавно пойманных девок.
Ознакомительная версия.
