Боря давно точил зуб на смешную кружку. Подкатывался так и сяк, а давай обменяемся, а может в картишки перебросимся, и на кон ее поставим. Ага, щаз. Как Еропкин играл в карты, я слышал от других курсантов. Хоть азартные игры были запрещены в школе, тайком все-таки шпилили. А что еще делать? Привезенное из увольнительной бухло вычищали из запасов просто мигом, контролеров хватало. Выходить за территорию нельзя — даже не прогуляешься нормально на танцульки. Вот и перекидывались в картишки.
— Может оставишь кружечку тут? В память о себе?
— Ага, спешу, аж падаю.
Я снял с полки учебники. Сел стирать ластиком пометки карандашом. Хоть и двоечник, а все-таки худо-бедно учился. Немецкий, кстати, пошел влет, Генрих Оттович, надо отдать ему должное, признал, что первое впечатление было ошибочным, и меня хвалил.
— Давай помогу, — хитрозадый Боря тяжело вздохнул, взял один из учебников. — С пометками не примут в библиотеке?
* * *
Домой ехал в полном раздрае. Чего теперь делать? Идти к Фитину? Или сразу к Берии? И что я скажу? Проклятые враги отчислили меня с курсов? Обижен и требую справедливости согласно заслугам? А пустят меня к ним?
Да тут даже проверять не надо, покажут на дверь, если забыл куда идти — и прощайте. К тому же не исключен вариант, что все козни не спроста. Что кто-то там подумал, и задумку мою признали не такой замечательной, как это казалось поначалу. И меня мягко оттирают в сторону, давая знать, что органам я не нужен. А если так, то радоваться надо. У этих ребят всякие подковерные игры постоянно идут, а после войны, а особенно после смерти вождя — такие головы полетят, что и думать сейчас страшно. Как там поэт говорил — минуй нас прежде всех печалей… Чем дальше от начальства, тем спокойнее живется. Тем более, что у меня и так есть всё, что только желать можно. Любящая жена-красавица, к тому же еще и умница — это раз. Квартира, которая и через двадцать лет шикарной считаться будет — это два. И я, пока еще живой, и не обделенный всякими плюшками — это три.
Мое появление дома стало для жены полным сюрпризом. Зашел я в квартиру на цыпочках, дверью не хлопал. Застал супругу за учебой — Вера конспектировала какую-то статью. Я закрыл глаза ладошками, под ее «ой» поцеловал в шею.
— Петя! У тебя увольнительная? А что не предупредил?
— Так точно, товарищ военврач третьего ранга! Полная и окончательная. Уволили из ШОНа с концами! — я сел в кровать, потянул к себе жену. Та сопротивлялась.
— Как уволили⁈ Ну-ка рассказывай!
Ну я и рассказал. Про козни Ермолаева, шведский язык, и прочий марксизм, придуманный разными немцами нам на погибель.
— Тебя отчислили⁈
— Как двоечника, — покивал я. — Прости, родная, не вышло из меня разведчика.
— Иди к Кирпоносу, — тут же сделала вывод Вера. — Завтра же. С утра. Он тебе жизнью обязан, вытащит.
Похоже другого варианта не оставалось.
Но жена у меня — золото. Больше к этому разговору не возвращалась, будто и не было его. Не нудела и не причитала. Приняла как должное. Случилось, и ладно. Будем дальше жить. Вот это я понимаю, правильное отношение к семейной жизни — что бы там с мужем ни произошло, накорми, напои, и приголубь.
* * *
С начальством надо встречаться с самого утра, пока вышестоящие товарищи не испортили настроение. Я нарядился в идеально выглаженную форму, нацепил ордена, звезду Героя, и поехал по темноте на Фрунзенскую. Ночью еще подмораживало, будто и не весна сейчас. Да и днем тепло только на солнышке было.
Что Кирпонос в Генштабе, я вчера узнал. Осталось только найти его и напомнить о своем существовании. Трубку взял кто-то мне неизвестный, но Михаилу Петровичу доложил, и сказал, что тот с утра ждать будет. Был бы Аркаша Масюк — тот бы больше сообщил, но где мой товарищ сейчас, пока неведомо.
Так что пропуск меня ждал, тут как снег на голову не свалишься, особенно таким чинам. Я поднялся на второй этаж, как мне и подсказали, и вошел в приемную. Да уж, в Киеве, конечно, побольше хоромы были, но надо понимать: тут вам не там.
Адъютант один был, лейтенант, я его точно раньше не встречал. Молодой парень, лет двадцати с небольшим, но сразу виден штабной лоск. Не расфуфыренный хрен с напомаженным чубом и мундиром из генеральского сукна, вовсе нет. Одет обычно, стрижен коротко, «Тройным» одеколоном самую малость пахнет. Но что-то такое штабное во внешности есть. Не из окопа, короче. У этого про Масюка не спросишь, он даже если знает, не скажет. Этот вопрос я за дверью задам, если встреча хорошей будет. У высокого начальства память иной раз коротка бывает. Но хоть не сразу в строевой отдел послали, и то хлеб.
Запустили зато моментально, только доложил адъютант, сразу кивнул, будто начальник его сквозь стену видит, и показал мне на дверь, давай, Петр Николаевич, не стесняйся.
Кирпонос шел мне навстречу, широко улыбаясь. Даже руки в стороны чуть развел, и, подойдя ко мне, крепко обнял.
— Ну здравствуй, Петя! Рад видеть! Давай, проходи, присаживайся. Сейчас чайку организуем, с сушками. Ты завтракал? Хотя что спрашивать, бутерброды лишними не будут! — он открыл дверь в приемную, и крикнул: — Витя, сооруди нам чайку, бутербродов каких. Ну ты знаешь.
— А Масюк где? — спросил я, когда мы уселись у стола.
— Здесь, куда он денется? На неделю домой поехал. Отпустил, пока тут затишье небольшое. Ну а ты как? Что там с курсами твоими?
— Так отчислили меня с курсов, Михаил Петрович.
— Как отчислили? — слово в слово повторил генерал мою жену. — С этого места подробнее.
Во второй раз описывать злоключения в ШОНе было легче. Удалось даже удачно пошутить, вызвав у Кирпоноса кривую ухмылку.
— Подожди в приемной, позвоню насчет тебя Берии.
Михаил Петрович решил начать с верхов. Оно и правильно, так все сильно быстрее.
Однако чаепитие пришлось отложить. Заревела сирена, и мы с адъютантом Виктором дисциплинированно спустились в бомбоубежище. Оттуда и слышно почти ничего не было. По крайнем мере бомбы не рвались, зенитки над ухом не бухали. Так, еле-еле, если прислушаться. Знакомых у меня здесь не оказалось, так что я сел у стеночки и даже задремал немного. А что, есть возможность, почему не воспользоваться? Где в это время Михаил Петрович был, мне не доложили.
Только спустя час я попал обратно в кабинет генерала.
— Короче, дело к ночи, — Кирпонос задумчиво вертел карандаш в руках. — Что с тобой делать — никто не знает. Операцию переиграли, наверное. Передо мной никто отчет не держал. Сказали, что могу забрать тебя обратно.
Вот так вот…
— И что со мной? — поинтересовался я, отпив чай из стакана.
— Скучать не будешь, не переживай, — Михаил Петрович даже усмехнулся слегка. — Меня назначили на днях командовать Волховским фронтом. Они сейчас воюют под Ленинградом. Наше наступление там сорвалось. Пока переходят к обороне, будем готовить новую операцию.
Генерал встал, дошел до карты на стене. Откинул шторки. Ого. Пускают в святая святых — планы Генштаба. Я встал рядом, но никаких красных стрелочек ударов не обнаружил.
— Штаб сейчас здесь, — Кирпонос ткнул карандашом в кружок на карте, и я успел прочитать надпись мелкими буквами «Вишера». — Но дальше дело застопорилось. Нет снарядов, не хватает танков. С авиацией беда, немцы в воздухе творят что хотят. Плюс окопались они там здорово. Сейчас туда перекидывают части, которые я возглавлял на Юго-Западном фронте. Усиливают группировку. Я выезжаю в расположение через неделю. А ты сейчас оформляйся, надо тебя в штат ввести, чтобы ты мог службу нести без вопросов.
— А кем?
— Ну да, по чину тебя адъютантом не поставить. Руководить подразделением согласно званию ты вряд ли сможешь… Пойдешь помощником по особым поручениям.
— А потяну, товарищ генерал?
— Куда ж ты денешься? Ты в Киеве показал, что инициативой владеешь, сам операцию разработал, силы и средства изыскал, так что освоишься. Думаешь, мне легко было? А кроме всего есть такое слово, «надо», Петя. Мне очень надо, чтобы сосредоточение войск стало сюрпризом для немцев. А они засылают в тыл разведгруппы, контрразведка работает плохо, мне докладывали, что было несколько болезненных налетов на полки на марше. Наводчики как у тещи на блинах сидят, ничего им сделать не могут.
