Хрупкая девушка с бугаём может справиться, если точно в центр нижней челюсти зарядит… в теории. Но, мы ж не о ком-то другом говорим, а о Богатыре Долгоруком.
Хоть удар «чистым» получился, прошёл точно и был выполнен неожиданно, но…
Ошеломлённый, пожалуй, не столько самим ударом, сколько фактом удара, Пётр Андреевич отступил на два шага назад, круглыми глазами глядя на меня… совершенно не раскаивающегося в содеянном, а лишь сильнее набычившегося и поднявшего кулаки к подбородку, готовясь к обороне и нападению. Провёл рукой по своей губе, увидел на ней кровь…
И всё. И увидел я разницу между всего лишь «синим поясом» по кунг-фу и Русским Богатырём, имеющим три сотни лет (минимум, три сотни) реального боевого опыта.
Больше я по нему ни разу не смог попасть. И нельзя сказать, что я не пытался! Просить прощения или пощады я не собирался. Как и быть безответной грушей для битья. Если уж начал драться, то идти до конца надо! И я шёл. Ломился, защищался, бил в ответ… толку то? Отец не то, что на голову, на тысячу голов меня превосходил. На каждый мой замах, пять-восемь его ударов приходилось. Стоял на ногах я ещё секунд шесть, ну, может восемь. Потом был сбит на пол и топтан ногами.
Честно говоря, я думал, он меня убьёт.
И, вообще-то, даже надеялся на это. Может, кстати, именно из-за этого и злил его, перечил резко и дерзко, а не мягко и дипломатично? Обострял и буквально нарывался? Насколько бы проще всё стало, если бы он, с горяча, взял бы, да и убил. Забил, затоптал до смерти!
Я бы тогда проснулся сутки назад, зная всё, что должно будет в этот день произойти, предотвратил бы нападение, все эти смерти. Матвей не попал бы в больницу, Вася Шеметов не погиб бы, остались бы живы те двенадцать гражданских и восемь охранников, у каждого из которых семьи… Всех бы спас!
И перед отцом бы не спалился…
Но… я открыл глаза не в своей комнате в Кремле, а здесь… Понять бы теперь, где именно. Что это за место такое «здесь»?
Я медленно и трудно заставил себя сесть. Всё тело болело жутко. Что ещё раз подтверждало — Князь не убил меня. Сдержался. Если бы убил — ничего бы уже не болело. Был бы я здоровым, бодрым и полным сил… конечно, если принять, как данность, что «петля» со мной снова сработает, и это не было какой-то разовой, уникальной и неповторяющейся флуктуацией Вселенной. Что, кстати, далеко ещё не факт.
Что ж, со скрипом, но сесть мне удалось. Потом, после некоторой паузы на отдых, спустить ноги с койки, оказавшейся довольно высокой. Простынка сменя сползла и осталась лежать на койке, а взгляду моему во всей красе предстали жутковатые синяки и кровоподтёки, оставленные отцовской рукой… и ногой. И второй ногой. И второй рукой. Бил меня Князь долго, со знанием дела и со вкусом. Тем дилетантам из белой комнаты, где меня двадцать суток пытали, сто очков вперёд даст. Они с Петром Андреевичем по части опыта и навыков рядом не валялись, и даже мимо не проходили.
Но не убил. Хм, и даже не покалечил. Говорю же — опыт!
К такому выводу я пришёл, проведя полный осмотр тела и покрутив руками-ногами-головой, проверяя — слушаются ли?
После этого, я потянулся к стеклянному графину с водой, стоявшему на тумбочке рядом с койкой. Взялся за ручку, поднапрягшись, пересиливая боль в отбитых мышцах, поднял его, поднёс к себе и медленно стал лить воду на свободную ладонь. Надо было проверить ещё одно очень важное обстоятельство. Работает ли? Не исчезло ли?
Вода… лилась на ладонь, скапливалась в её серединке. Я… чувствовал её. Дар действовал. Я всё ещё чувствовал Воду! Дар действовал! Не исчез… Что б его…
Вода лилась в ладонь и, как будто прилипала к ней. Ни капли не просачивалось сквозь пальцы, ни капли не падало бесполезно на пол. Сначала ладонь наполнилась до краёв. Потом, из ладони, вода заскользила по руке вверх, растекаясь по коже. Она приятно её холодила. Приятно касалась. Приятно ластилась. И она… унимала боль в тех местах, где касалась кожи?
Надо же!
Я так удивился, что чуть не выпустил из руки ручку графина. Но чуть-чуть не считается! Не выпустил. И вылил на ладонь всё его содержимое. Всё, до последней капли! И ещё бы вылил, если бы в комнате была бы ещё вода. Но её не было. И за окном даже дождя не было. А жаль — люблю дождь.
Вода медленно расползлась по всему телу тонким-тонким слоем. Синяки и кровоподтёки не исчезли после этого, но болеть стали заметно меньше. Это радовало. Люблю радоваться. Не люблю печалиться! Во всем стараюсь находить положительные стороны и моменты, даже в самых-самых, что ни на есть жопистых ситуациях, типа нынешней.
Я аккуратно встал с койки и выпрямился, разминая затёкшее тело. Боль… не ушла окончательно и полностью, нет. Но стала вполне терпимой. Сделав пару пробных ударов руками по воздуху, я пришёл к выводу, что в таком состоянии, пожалуй, смог бы даже спарринг или бой провести, не смотря на все травмы. Удобно. Надо запомнить свойство. И, наверное, попытаться бы даже развить… если получится, конечно.
Я сделал шаг. Пошатнулся, но устоял. Сделал следующий. Стул приблизился и я смог разобрать, что же за одежда на нём лежит… а это была форма. Непривычная взгляду писателя, но более, чем узнаваемая для Княжича — форма Петроградского Царско-сельского лицея. Самого престижного учебного заведения для Одарённых Дворянских детей Империи.
— Машу ж вать!.. — негромко матюкнулся я и расстроенно почесал пятернёй в затылке.
И именно этот момент выбрала входная дверь в палату, чтобы открыться. А за ней, за дверью, оказалась другая «она». Молодая и очень… сочная женщина в белом, идеально отглаженном медицинском халатике и в шапочке с красным крестом над серединой лба.
— Оу! — преувеличенным жестом прикрыла пальчиками свои яркие губки, вошедшая дама, заставшая меня в таком неловком положении: голого, стоящего возле стула, лицом к двери, чешущего правой рукой в затылке. То есть, голого — это совершенно голого. Без белья и даже носков.
Жест жестом, возглас возгласом, но глаза незнакомки искрились смехом и не спешили отводиться от моего тела. Да и отступать, закрывая за собой дверь, давая мне возможность одеться, она тоже не торопилась…
Затем дверь… она всё-таки закрыла. Только не снаружи, а изнутри. Окончательно войдя
