первой нашей встречи, поскольку их весьма широко обсуждают при дворе, а поскольку он сам не чужд поэзии, то хочет посоревноваться с вами. Вы ведь не будете против этого?
Он прочистил горло, и оглянувшись по сторонам ещё тише сказал.
— Ну, скажем так, его покойный отец, великий Минамото-но Ёритомо, был бы весьма разочарован своим сыном, который снискал успех пока лишь на стезе поэта.
Я расширил глаза, и покачал головой.
— Благодарю, это очень поможет мне в разговоре с сёгуном, господин Ходзё Токимаса.
Тот в ответ лишь прикрыл глаза.
Через полчаса сёгун наконец соизволил принять всех в большом зале и конечно же, после приветствия тех глав великих родов, с которыми меня познакомил ранее Ходзё Токимаса, настала и моя очередь. Я преподнёс ему подарки, из тех, что остались, добавив к ним ещё золотую статуэтку майя, объяснив, что привёз её с далёкого, никем ранее не открытого континента. Эта новость вызвала всеобщий шок и ажиотаж, и несмотря на это, он не стал интересоваться моим путешествием, а предложил небольшой поэтический поединок с ним, объяснив это желанием понять, чья же поэзия лучше: китайская или японская. Почему китайская, потому что я сказал, что эти строчки сочинил под влиянием именно посещения империи Сун, которая для японцев была сейчас пока ещё образцом для поклонения и подражания. Это позже, когда монголы захватят весь Китай и попытаются напасть на Японию, изоляционизм островов и прерванные внешние связи уведут эту страну на собственный путь развития.
Глава 10
Когда мы сели друг напротив друга, а вокруг собрались придворные, он начал первым, сложив привычную для этой эпохи танку. Его слова записал тут же каллиграф и бумагу с его стихом стали носить вдоль рядов, показывая всем. Часть самураев восхищалась, но вот из великих домов, последовали весьма сдержанные эмоции.
— Ваша очередь, — довольный реакцией придворных, сёгун обратился ко мне. Я кратко взглянул на рыхлое, нежное лицо и тело правителя, который по идее должен олицетворять собой силу и величие самураев и решил зайти сразу с джокера.
Попросил у каллиграфа бумагу и кисть, я на секунду задумался, затем накидал строчки, знаменитого Мацуо Басё.
古池や
蛙飛びこむ
水の音
Кисть летала привычно резко, словно я рубил мечом и линии получались неравномерные, начинаясь с толстого основания, затем переходя в тонкую, едва заметную чёрную тень. Когда иероглифы были закончены, я на заднем фоне в пару десятков линий накидал образы пруда и камня, с которого и прыгнула эта лягушка. Закончив, я чуть помахал, чтобы чернила высохли, и передал лист слугам, которые обнесли его вокруг зала также, как первый раз. Все, абсолютно все, кто читал строки, замолкали, а большинство самураев так и вообще закрывали глаза, погружаясь в себя. В зале настала абсолютная тишина. Сёгун сначала ошарашенно оглядывался, не понимая причину происходящего, затем потребовал бумагу себе. Увидев рисунок и хайку, он вскинулся, и преувеличенно весело сказал, разрушая безмолвие зала.
— Ха-ха, так ведь это не стихотворная форма танка! — он показывал лист и недоумевал, — это вообще непонятно что!
Я поднялся на ноги, и чуть склонил голову.
— Тогда победа ваша, великий сёгун, — ответил я в полной тишине, добавив, — если вы так конечно считаете. Прошу простить меня, но завтра отплытие, мне ещё нужно многое подготовить. Благодарю вас за прекрасный приём.
— Да, да, конечно, — с облегчением ответил он, стараясь избавиться от меня как можно скорее, отдавая листок бумаги с написанными мной строками, — мы были рады с вами посостязаться.
Повернувшись, я пошёл к двери, а ко мне сразу же пристроился Ходзё Токимаса, который проводив меня лично до самых ступеней дворца, напоследок сказал, хотя до этого молчал всю дорогу.
— Странная штука судьба, господин Витале Дандоло, — тихо произнёс он, — когда человек из другого конца мира, больше похож на правителя, чем твой собственный.
Я протянул ему свёрнутый листок.
— Меняю на один полный самурайский доспех. Моему капитану очень уж понравился тот, что добыл в бою я.
Ходзё Токимаса вздрогнул всем телом и как величайшую ценность принял от меня бумагу двумя руками.
— Приложу к нему ещё и два меча, — ответил он, — этот стих, стоит много больше, вы видели реакцию людей на него. Я давно не видел подобного.
Я хмыкнул и запрыгнул на подведённую мне слугой лошадь, без его помощи.
— Завтра утром, я верну вам заложников.
Он кивнул.
— Прибуду лично, — ответил он на прощание.
* * *
Огромный корабль, окутываясь парусами, стал непривычно быстро для размеров набирать ход. Два самурая, стоя на берегу смотрели, как он уносит самого странного человека, которого они когда-либо встречали за свою жизнь.
— Вы печальны отец? — спросил стоящий рядом сын.
— Печален и радостен одновременно Ёситоки, — ответил старик.
— Чем же? Чужеземец уплыл и больше не принесёт в нашу жизнь волнений, — удивился младший.
— Ты ещё очень юн Ёситоки, — глава рода Ходзё покачал головой, — но однажды, когда займёшь моё место, ты это поймёшь.
— Отец, я не хочу ждать так долго! — порывисто воскликнул молодой самурай, — можете мне объяснить сейчас?!
— Хорошо, пусть это станет тебе уроком, — подумав, спустя минуту, ответил тот, — как думаешь, сколько нужно будет времени, чтобы мы смогли строить такие же корабли? Делать такие же доспехи? И разбираться в поэзии также, как этот юный отпрыск правителя другой страны?
Ходзё Ёситоки нахмурился, и нехотя признался.
— Нескоро отец.
— Теперь подумай о том, что он тоже не будет стоять на месте и за то время, которое нам нужно будет подняться на его нынешний уровень, он уйдёт вперёд на ещё большее расстояние, — закончил свою мысль самурай, погрузив сына в глубокие раздумья.
— Вы как всегда мудры отец, — нехотя признался он, — но это всё дела будущего, а у нас есть проблемы насущные. После того позора, которым покрыла себя вчера эта собака Минамото-но Ёрииэ, нужно решить, что с ним делать дальше.
Старый самурай посмотрел в сторону скрывающегося за горизонтом корабля, и повернулся к сыну.
— Идём домой, нам есть, что обсудить.
* * *
6 ноября 1202 года от Р.Х., империя Сун, Восточно-Китайское море
Смешно конечно было наблюдать за бедным капитаном, а также офицерами, которые плыли со мной во второй раз. Как только мы оказались рядом с широченным устьем реки Цяньтан, которая впадала в море, крася прибрежные воды в такой весьма запоминающийся коричневый цвет, что все до единого офицеры стали недоумевая крутить головами, совещаться друг с другом и капитаном, пока он наконец не сдался и не подошёл
