— Вячеслав, что-то мне подсказывает, что ты в глубине своей души, человек, в общем-то, честный, — начал я смущать добрым словом нетрадиционного закройщика, — Или я ошибаюсь?
— Я честный, да... — не очень уверенно подтвердил мое предположение Ворожейкин, видимо еще не понимая моего посыла.
— Вот я и говорю! — поддержал я его, — Ведь это же не ты придумал схему махинации? Или ты? — я простодушно смотрел в растерянное лицо занавесочного афериста.
— Я к чему тебе эти вопросы задаю, Вячеслав. Я просто сейчас понять должен, кто из вас и кем по уголовному делу пойдет? Кто организатором хищения госсобственности будет признан, а кто исполнителем?! — понимание на лице закройщика появилось вместе с паникой.
— И мне, Вячеслав, хочется думать, что организатор этого преступления всё же не ты.
Мне пришлось взять паузу примерно на минуту, так как Ворожейкин опять тупо заморозился. Понять его было можно. В течение часа сменить статус страдальца-потерпевшего на положение подозреваемого, это для любой психики тяжко. А, если учесть, что подозревают в хищении государственной собственности, да еще в крупных размерах, то и вовсе грустно. Впрочем, еще неизвестно, в крупном или в особо крупном размере нарисуется этот злосчастный занавес. Ясность наступит только после проведения товароведческой экспертизы.
Все эти размышления я не стал таить и излагал их вслух. Ворожейкин то бледнел, то краснел, то закатывал глаза, как кокотка из варьете.
— Ты понимаешь, Вячеслав, — с сочувствием рассматривал я его переживания, — Если экспертиза установит, что ущерб превышает десять тысяч рублей, то тогда беда! Это я про ущерб, нанесенный вами со Стукаловым государственному театру. Если так, то всё очень плохо, Вячеслав!
— Почему? — дрожащим голосом проблеял Ворожейкин, — Почему всё очень плохо? Мы же возместим!
— Потому, Вячеслав, что при ущербе свыше десяти тысяч, ответственность наступает по статье девяносто три прим. УК РСФСР, — печально произнес я, — И она, эта статья, предусматривает высшую меру. А высшая мера, Вячеслав, это расстрел! Ну и конфискация имущества, само собой!
— Как расстрел?! — губы закройщика предательски задрожали, — Не может быть! За что?!!
— Так я потому и спрашиваю, кто из вас замыслил это святотатство? В крупных или особо крупных размерах? — с любопытством рассматривал я деморализованного расхитителя социалистической собственности.
— Если это ты, Вячеслав, то тогда вся тяжесть ответственности достанется тебе! — по-змеиному искушал я закройщика, — А, если данное злодейство придумал ранее судимый гражданин Стукалов, то получается, что ты всего лишь исполнитель. А исполнителей советское государство не исполняет! Оно к ним проявляет снисхождение, Вячеслав! Так кто ты, Ворожейкин Вячеслав?
— Я не тот, кого надо расстреливать, товарищ следователь! — с бескомпромиссной убежденностью заявил голубой воришка, — Я не этот.., который! В общем, не организатор я! Меня с пути сбили!
— Я тебе верю, Вячеслав! Но поверит ли прокурор?! — с состраданием во взгляде, гуманно и очень аккуратно начал я выкручивать руки вороватому закройщику, — А, чтобы поверил прокурор, нам с тобой надо всю вашу афёру со сценическим кумачом расписать сейчас от первого «а» и до самого последнего «я»! Иначе не видать тебе снисхождения, Вячеслав!
До того недоверчиво-страдающие глаза текстильного педераста, мгновенно наполнились пламенной готовностью помочь следствию. Теперь заблудшая душа закройщика рвалась из греховной преисподней в райские кущи социалистической законности. Недорезанный Ворожейкин, захлёбываясь, перескакивал с одних фамилий и эпизодов на те, которые я еще даже не начал записывать. Он вошел в раж раскаянья и изо всех сил стремился показать бескрайность своей искренности.
Теперь я имел представление не только о схеме занавесной афере, но и прямых и косвенных её участниках.
Кроме закройщика и начальника АХЧ драмтеатра Стукалова, в схеме были еще, как минимум, два соучастника. Товаровед из городского Управления торговли и некий гражданин по фамилии Чекалин. Последний, судя по наличию наколотых перстней и клички «Чекан», был сиженным. На него и грешил Ворожейкин касательно своего ранения. По моей логике тоже выходило, что из всех упомянутых граждан, ткнуть в печень алчного подельника сподручнее всего было Чекалину.
Дело, возбужденное по сто восьмой постепенно выходило за рамки моей компетенции. Не сегодня, так завтра, но придется официально обращаться к руководству и передавать его прокурорским коллегам. Но сначала экспертиза и отдельное поручение уголовному розыску. И надо сделать так, чтобы это поручение отписали Гриненко. Пусть поучаствует в раскрытии попытки убийства и краже госимущества в крупном размере. «Колбасники», то есть опера ОБХСС пусть сами себе палки ищут! Стасу раскрытия сейчас нужнее.
— Хочешь снисхождения от суда, Вячеслав? — начал я соблазнять педераста, — По самому максимуму?
— Очень хочу! — не стал ломаться театральный мануфактурщик, — Вы, товарищ следователь, только скажите, что надо, я на все готов пойти! Всё расскажу! И про всех!
— Тогда я тебя пока арестовывать не буду, Вячеслав, — сообщил я свое решение Ворожейкину, — Завтра или послезавтра к тебе придет работник уголовного розыска и ты ему напишешь явку с повинной по факту этой махинации с занавесом. И обязательно расскажешь ему о том, что вспомнил, как некто Чекан ткнул тебя ножом в печень. Ты понял меня, Вячеслав? — я испытующе смотрел на пока еще потерпевшего Ворожейкина.
— Я все понял! — согласно закивал криминальный прохвост, — Я только не знаю, как писать эту явку с повинной!
— За это не волнуйся, опер тебе подскажет! — успокоил я раскаявшегося театрального деятеля, — Его фамилия Гриненко, ты запомни!
Распрощавшись с потерпевшим, который еще официально не перешел в статус обвиняемого, я со всех ног поспешил на выход. Даже, если я буду грубо нарушать скоростной режим, то всё равно, вовремя к Нагаеву я не доберусь. Лишь бы только его не дернули куда-нибудь!
Друг, он всегда друг. Вова меня дождался. Сунув кипятильник в литровую банку с водой, он начал колдовать с заваркой. Чай у Нагаева всегда был превосходный. Со слоном. Насыпая помимо заварки в освобожденную от кипятильника банку еще какую-то травку, мой татарский друг, а, скорее всего, уже брат, рассказывал о недавнем побоище. Я еще не начал задавать уточняющих вопросов, но общая картина противостояния шизофрении с госбезопасностью мне представилась вполне отчетливо.
Вызванные «семерочниками» инициаторы-комитетчики, оказались ребятами отчаянной смелости. Они не стали тратить время на рекогносцировку. То ли им так не терпелось, то ли они всерьез опасались, что контактировавший со мной объект может слишком радикально распорядиться с переданной ему коробкой. Вернее, с её содержимым. Теперь-то я уже знал, что тот майор-нетерпивец прозывается Сентемовым. Он-то, как танк и попер на амбразуру, наивно полагая, что фраза «Комитет государственной безопасности! Немедленно откройте!!!» смутит Юрия Арнольдовича.
Однако, закалённый в пасквилянтских баталиях и в переписке с чиновниками самого высокого пошиба психопат Амбус, не впечатлился и без колебаний занял круговую оборону. Достав из-под дивана свою некогда законно хранящуюся у него двустволку, лаборант-шизофреник выдал дуплетом своё несогласие прямо через полотно двери. Поскольку он мне поверил и полагал, что по ту сторону порога находится прелюбодей, коварно забравший у него жену и жилплощадь, то и целился он в обидчика на уровне его первичных половых признаков.
Надо сказать, что чекисту Сентемову крупно повезло. Впоследствии, в патронташе железнодорожного ученого обнаружился не только дробовой боеприпас. Под диваном были патроны, снаряженные жаканами и картечью. У меня свело скулы, едва я представил последствия картечного залпа по гэбэшным тестикулам. Нет, майор госбезопасности Сентемов, определённо счастливый человек! Пара дробин в мошонке, это, считай, атака даром!
