— Ты-то как там оказался? — с удовольствием прихлёбывая «купчик», поинтересовался я у друга, — Ни в жизнь не поверю, что комитетовские сами к ментам обратились!
— Зря не веришь! — уел меня Вова, — Обратились. Только сначала граждане по ноль два позвонили и о стрельбе сообщили. Сам знаешь, двенадцатый калибр, он очень громкий, когда в помещении! Из УВД слили сообщение в нашу дежурку, а уже Коля Панюшкин меня на стрельбу послал. При мне «скорая» комитетчика увозила. Потом их группа заявилась и меня терзать взялась на предмет ствола у психбольного. Хорошо, что ты еще раньше оформил потерю ружья официально! Даже думать не хочу, что было бы, если бы ты бумажку не подложил!
Глава 11
От Нагаева я рванул в Октябрьскую прокуратуру. Конечно же, можно было бы махнуть рукой на чужую проблему. А махнув, принять к руководству циничную советскую поговорку, что спасение утопающих, это дело рук самих утопающих. Но! Во-первых, если я и был циником, то циником я был отнюдь не советским. Я давным-давно, уже лет тридцать, как был антисоветским циником. И, во-вторых! Я слишком хорошо помнил и понимал нынешнюю людоедскую отчетно-палочную систему советской прокуратуры. Точно такую же, как, собственно и в МВД. Шансов выбраться из омута социалистической законности у опера Гриненко не было никаких. В самом лучшем случае его уволят и наградят условным приговором. Года на два-три. Но в данном случае, вероятнее всего, условного приговора не будет. Не для того новый областной прокурор затеял всю эту камарилью. Из запущенной им кампанейщины, он методично и по капле высосет весь максимум карьерно-политической рентабельности. Для себя любимого. А это означает, что поддерживать обвинение в суде прокурорские будут с исступленностью святой инквизиции. И на подписке они тоже никого оставлять не будут. Все, чьи отказняки попали под каток репрессий, до суда будут помещены в СИЗО. Так что по всему выходило, что кроме меня Стасу помочь никто не сможет. Да и я, если уж на то пошло, запросто мог оказаться несостоятельным в этом вопросе. Однако, не попытаться улестить мадемуазель Копылову с целью склонить ее к должностному преступлению, я не мог. Но ведь не ради корысти! А токмо, из желания спасти друга от казенного дома.
Чтобы не навлечь на свою, без того бедовую и не единожды битую голову излишних ударов судьбы, я решил сначала нанести визит вежливости Анне Романовне Злочевской. Загодя разорившись на плитку шоколада от местной фабрики, я с показной робостью постучался в дверь прокурорской помощницы. Дожидаться от Нюрки разрешения войти, я не стал. И, как оказалось, правильно сделал. Потому что, распахнув дверь, увидел испуганно спрыгивающего с её стола светловолосого прокурорского юношу. Тот, видимо, с целью демонстрации даме своих фривольных настроений и намерений, нахально присел своей тощей филейностью на нюркин стол. И как бы невзначай прижавшись своими ходулями к её роскошным округлым коленкам.
Глаза обоих, когда я вошел, были, как у третьеклассников с дымящимися окурками в руках, застигнутых завучем в туалете. И, если мосластый хлопец уже через секунду смотрел на меня с пренебрежением, то Злочевская с растерянной виноватостью продолжала хлопать ресницами.
Моментально оценив щедрость судьбы, я не преминул воспользоваться её подарком. Я встал напротив бывшей подруги, опять же бывшего хозяина моего теперешнего организма. Малодушно подрагивая губами, я тщетно пытался выдавить из глаз горестную слезу. Хотя бы одну. Усилия мои были тщетными. Под презрительным взглядом прокурорского ловеласа я положил перед Анной Романовной шоколадку. Сделав с опущенными плечами два шага к двери, я обернулся и гордо вскинул подбородок. Плечи как-то распрямились сами собой и вдруг.
— Не родная ты мне больше, Нюрка! Нет!
Мне теперь другая сделает минет!
И вот уже прокурорский вьюнош с приоткрытым ртом рассеянно моросит белёсыми ресницами. Зато Злочевская, не позже, чем через пару секунд после моего восклицания, ожгла меня глазами злой весенней гадюки. С тем я и удалился.
Выйдя в коридор, я с чувством глубокого удовлетворения поспешил к сисясто-жопастой спасительнице Стаса. Которая пока еще не знает об этой своей миссии. Поэтому спасительницей она еще была покамест потенциальной. Как я ее буду убеждать перейти на нашу с Гриненко сторону, я не точно знал, но догадывался. И от этих догадок мне становилось грустно и даже местами стыдно.
— Наталья Сергеевна, вы позволите? — на этот раз я соблюл все правила казенного этикета, войдя в кабинет только после разрешающего «Да!».
— Привет! — радостно улыбнулась мне прокурорская помощница Копылова, — Ты по делу или просто?
— Я к тебе просто по делу! — решил я согласиться с обоими предположениями Натальи Сергеевны. — Ты думаешь, что это так просто пройти мимо двери такой прелестницы, как ты?! — с философской грустью бердичевского раввина оглядел я чувственные губы и выдающуюся грудь прокурорши.
Судя по тому, как густо покраснела Наталья Сергеевна, в моём взгляде на её бесспорные достоинства правоведа, кроме многовековой печали было что-то еще. Заволновавшись, она вскочила из-за стола и стала еще прекрасней. Причем, намного. Темное сукно строгой прокурорской юбки настолько теснило её соблазнительные бёдра и прочие тыловые выпуклости, что я окончательно сдался. А сдавшись, перестал пытаться делать на своем лице безразличие.
— Ты сегодня такая красивая! — придвинувшись к Копыловой, с телячьей искренностью невнятно пробормотал я, — Так и хочется тебя потрогать! Давай поцелуемся?
Помощник прокурора сегодня и впрямь выглядела принцессой. Этакой молочно-румяной принцессой, вскормленной на сметане и на взбитых сливках. Ситуацию еще усугубляли несколько последних суток, которые я провел в режиме стерильного целибата. Они, эти постные сутки, только обостряли мое восторженное восприятие столь шикарной барышни мясомолочной породы.
Поскольку мой вопрос ожидаемо остался без ответа, я притянул к себе должностное прокурорское лицо и, не встречая какого-либо сопротивления, приник к нему губами.
Счастье было ярким, но недолгим. Наполненный возмущением дикий возглас оттолкнул нас друг от друга. Оглянувшись, я увидел стоявшую в дверях Злочевскую. Лицо её пылало огнём, а рот был перекошен гневом.
Меньше всего мне сейчас хотелось стать участником вульгарных семейно-бытовых распрей в стенах районной прокуратуры. Этой пошлятины следовало избежать любой ценой. Поэтому отреагировал я решительно и быстро. Метнувшись к Нюрке, я одним рывком вдёрнул ее в кабинет и сразу же захлопнул за ней дверь.
— Чего орёшь, дура?! — театральным шепотом проскрежетал я, не выпуская скандалистку из жесткого захвата, — Сама изменяешь мне на каждом шагу с кем ни попадя, а теперь скандалишь во все горло, как базарная торговка! Молчи! Не то выгонят тебя из прокуратуры с позором! — я смотрел в лицо Злочевской и пытался понять, доходят до нее мои слова или нет.
Нюрка оказалась гораздо вменяемей, чем я ожидал. Она с неожиданно неукротимой силой забилась в моих руках. Вырвавшись, она отвернулась в сторону и теперь вибрировала своим могутным телом отдельно, и молча. Между тем, в коридоре уже были слышны голоса. Прокурорский народ повылезал из своих кабинетов и пытался выяснить, кто же всё-таки испустил этот совсем недавний, но такой истошный вопль. Дверь открылась и в нее просунулась голова нюркиного альбиноса.
— Это не вы тут орали? — подозрительно заморгали белесые поросячьи ресницы.
— Это не мы тут орали! — заступил я ему дорогу, — Мы работаем, а ты иди, давай, отсюда, не мешай!
— Иди отсюда! — хором рыкнули на своего сослуживца две нервные прокурорские волчицы.
Белобрысого словно ветром сдуло. Дверь опять закрылась. Я счел, что покидать кабинет, не разогнав по углам возбуждённых подруг, было бы неправильно.
— А пошли-ка, Анна Романовна, чаю у тебя попьём? — подмигнул я по-свойски так и недоцелованной прокурорше Копыловой, — Ты этому своему упырю бесцветному шоколадку мою скормить еще не успела?
