меня поближе и успокаивающе приобнял. — Сейчас посидишь, подумаешь, можешь даже докторов-профессоров своих вызвать на консилиум, потом всё толком запишешь, можешь будильник поставить, а можешь, в принципе и не ставить, — он выразительно поднял брови, — и где-то полчетвёртого мы с тобой рванём. Как в первый год — помнишь? Домчу тебя с ветерком…
Я вспомнила наше первое лето, сюрреалистичную гонку по лесу и мой пронзительный визг, оглашающий безлюдные окрестности, когда Вовка с разбегу перепрыгивал попадающиеся по дороге речушки. Посмотрела на него. Довольны-ы-ый.
А что…
— Ладно. Засылай голубя, а я помчалась консилиум проводить!
Дальше было всё не очень интересно. Обсуждали возможные повороты исцелений и откатов. Так или иначе, выходило: пока не попробуешь — не поймёшь и не проверишь. Нужен был испытуемый, хотя бы один для начала.
Потом мы с Вовой в летних предрассветных сумерках вышли из восточных ворот, провожаемые любопытными взглядами дежурных стражников и пошли по мосту-через-брод.
— А тогда ты меня на плотике довёз.
— Ну, извини. Про плотик я как-то забыл. В следующий раз.
— Да ну, перестань! Это я так, вспомнила.
Мост кончился, Вова взял у меня из рук папку и с многозначительным видом затолкал её к себе за пазуху. Ах, ну конечно же! Всё как в тот раз. Пока я ностальгировала, муж опустился передо мной на колено:
— Залазь!
Я покосилась на башню над мостовыми воротами. Два лица явственно белели из наблюдательных окон.
— Может, хоть в лес спрячемся?
— Садись уже, время поджимает.
Ой, ну если время…
В этот раз мне удалось почти не визжать, сдавленный писк не считается! Да и ноги в конце практически не тряслись. Вот, что значит практика!
Вовка ссадил меня на землю прямо за зеркалом портала, и в равновременной круг мы вошли уже чинно, как белые люди. В Иркутске занималось промозглое октябрьское утро, народу совсем не было, только в фургончике горел свет и слышались голоса; к его двери как раз подходил Лёнька. Он махнул нам рукой, заглянул внутрь и попросил открыть зону для посещений. Дежурный лейтенант выскочил, поднимая ворот куртки, отворил калитку и пристроился рядом, ожидая возможности поскорее снова спрятаться в сухое тепло.
Мы не стали долго тележиться. Передали папку, попросив разместить объявление срочно, вот прямо немедленно. И где только можно.
Мы уже почти ушли, когда меня вдруг посетила мысль. Я замахала рукой и закричала:
— Лёня! Копию в МФЦ оставь! Вдруг кто-то подходить за информацией будет!
Лёнька кивнул и направился в фургончик.
БУРНАЯ СУББОТА
Новая Земля, Серый Камень, 15.04 (августа).0005
Суббота получилась насыщенной. У меня, в принципе-то не бывает ненасыщенных дней, но они как-то хотя бы идут в одном русле. А сегодня я чем только не занималась!
С утра Андле позвала смотреть детское лошадиное стадо от молодых владимирцев. Лошадята были потешные, почти все тёмненькие, в пушистых белых гетрах, а некоторые — ещё и с белыми полосами-проточинами от чёлки до носа. Я поучаствовала в медосмотре и села обсудить с конюхами насущные проблемы животноводства. Жеребята носились по загону, задрав короткие по малолетству хвосты и смешно взбрыкивая.
От этого умилительного созерцания меня отвлёк прибежавший посыльный. Забузили цыганята. Опять! Благо, тут хоть недалеко было идти.
На подходе к лагерю я успела порадоваться. Славка за прошедшие полторы недели сумел организовать вполне приличную работу по облагораживанию наших золотозубых шпанцов. Кстати, я так и не проверила, что там у детей с зубами-то происходит. Надо как-то взять себе на заметку, посмотреть.
Лагерь перестал производить впечатления табора. Стало чище. Нет, стало вообще чисто. И как-то так вполне организованно. С дальнего края виднелись сложенные брёвна, вокруг которых суетились цыганята. Шкурили, вроде.
Наведя шороху в первый свой приход и жути во второй, я десять дней не показывалась новым рабичичам, давая им возможность самостоятельно набить шишки и всласть нанаступаться на грабли. Естественно, следуя своей подпорченной природе, в правдивость моих слов они поверили не сразу и начали проверять прочность запретов. Лезли туда и сюда, пытались «на полшажка» выйти за очерченную границу, получали своих автоматических люлей, скулили и снова пробовали в другом месте. И снова получали, разумеется. Недели большинству хватило, чтобы понять: правила придётся выполнять. А в конце этой недели Славка внезапно показал им морковку в конце дороги, заявив: кто будет стараться и работать как следует, тому разрешат свидания с роднёй! Два месяца испытательный срок! Внезапно это выстрелило, и исправительно-трудовая колония имени Макаренко начала сильно стараться, выполняя всякие подсобные работы на постройке двух длинных домов, тем более что малолетним преступникам в них и предстояло жить, как минимум ближайший год.
Но в этой прекрасной схеме обнаружился существенный прокол, поскольку Петрашенкам оказалось не за что стараться. Родни у них, считай, не осталось. А работать ради того, чтобы избежать взысканий, они почли ниже своего достоинства. Короче, девки кочевряжились и подзуживали друг друга, пока наконец вовсе не отказались выходить на работу. Красный Славка стоял около их шалаша, то угрожая, то уговаривая попеременно. Увидев меня, он кинулся навстречу:
— Матушка кельда! Кончились мои последние нервы! Никакого сладу с этими дурными девками нет!
Я усмехнулась:
— Что-то рано, Слава, твои нервы кончились. Скажи мне, ты ж у нас огневик?
Парень слегка оторопел от внезапной смены темы:
— Ну… Я это… Да я совсем по-мелочи же! Костёр в походе запалить, печку.
— М-гм. Костёр держать можешь, чтоб не расползся?
— А-э-э… могу.
Вот это хорошо. Надо надоумить его, пусть поработает над сопротивлением огню.
— Слушай мою команду. Поджигай и держи пламя, чтобы никуда не перекинулось. Понял?
— А… а что поджигать-то? — втупил Славка.
— Ну не тормози! Шалаш поджигай!
— Так там внутри ж девки!
— И что? Они ж помирать собрались? Драматически… — я хмыкнула. — Жить захотят — выскочат!
Зуб даю, внутри прислушивались, но думали, что мы хотим их взять на понт.
Сухие ветки занялись с весёлым треском. Славка посмотрел на меня вопросительно.
— Нормально! Давай, по кругу ещё пройдись, пусть с краёв в центр горит.
— Понял.
Дальний торец палатки, закрытый давно просохшим лапником, ярко вспыхнул и провалился внутрь, несколько голосов пронзительно завизжали, из выхода повалил серый дым.
А ещё шалаш как будто ожил. Стенки затряслись, словно в спазматических конвульсиях, и умирающее строение начало рожать из последних сил. Извергаемые в дымном чаду фигуры запутались друг в друге, они толкались, хрипели и старались вывалиться наружу. Рассматривая бьющийся на пороге комок, из которого высовывались кашляющие головы, я прокомментировала:
— Что-то многовато их там для одного шалаша.
— Так они ночуют-то в трёх, а протестовать, вишь, в один собрались.
— Протестовать, значит.
