Настроение Матвея портилось. Ему с товарищами требовался отдых, как и коням, но как бы не запоздать с помощью! Если вдруг потребуется выводить из-под удара посланниц Ивана Васильевича, то надо сей же час разведать путь.
«Эх, угораздило же!» — билась в его голове противная мыслишка, мешающая составить план действий. Он-то сначала обрадовался, что их товариществу дали отдельное задание, но сейчас радость поутихла.
«Как бы не оплошать», — вот о чём он теперь думал, въезжая во двор.
Прижатому с боков товарищами Гавриле оставалось только сердито сверкать глазами и требовательно смотреть на своего дядьку, ожидая ответа. Тот не выдержал и устало произнес:
— Конечно, всё врут! Я сплетням никогда не верю.
— Как они могли такое говорить про Евдокию? — не успокаивался Гаврила. — Она совсем девчонка, а они намекают…
Гаврилин дядька вовремя кивал, но его больше беспокоило, во сколько обойдется житьё в Новгороде. Князь выдал Матвею серебра, но тот всем сразу показал, что денег у них не густо. А если учесть, что теперь им в походе не поучаствовать, то служба Гаврилы будет без прибытка, и об этом ему надо думать, а не о Доронинской внучке.
— Я пойду сам узнаю! — попытался вырваться вперёд Гаврила.
— Что? — подскочил Бориска, позабыв о досаде на нелепое поручение.
— Пойду и всё разузнаю! — упрямо заявил воспитанник. — Ты со мной?
— Дык… — дядька показал рукой на коней, на выскочившего хозяина двора, — как же не пожравши? — только и спросил он. Но Гаврила презрительно поморщился и рванул к выходу, словно за ним гналась тысяча чертей.
— Куда ты, заполошный? — всплеснул дядька руками и беспомощно оглянулся на княжеского служивого Матвея. — Мой-то, — растерянно пожаловался он ему и бросился догонять.
Матвей сплюнул, кинул мелочь мальчишкам, чтобы отвели коней на конюшню и позаботились о них. Успел сказать друзьям, что проследит за показавшим норов сыном Афоньки и поспешил следом за его дядькой.
***
Дуня в последний момент вспомнила, что забыла заказать рамочку, по которой выставляют бильярдные шары и бросилась к мастерам. Рамочку они на скорую руку сделали, но уходить не торопились. Им стало интересно, над чем они работали. Раньше думали, что делают стол для княгини и гадали, для чего нужны бортики со странными кованными кругами, а теперь поняли, что являются участниками того самого спора, что разгорелся между иноземцами и московскими гостьями.
Они с любопытством смотрели на котомку с шарами и идеально выровненные кии, догадываясь об общем смысле игры. Но теперь им хотелось узнать суть спора, о котором судачили разное и почему боярышня уверена, что иноземцы станут заказывать у них столы, а особенно шары.
Дуня украдкой оглядывала собравшихся и чувствовала себя подавленной. До этого дня ей не доводилось видеть столько негативно настроенных людей. Даже знакомые Евпраксии Елизаровны, у которых она успела побывать в гостях, стояли насупленные, недовольно поджимая губы. Может, они были раздражены не ею, а обстановкою, но легче от этого не становилось. И только Кошкина стояла как скала с подбадривающей улыбкой.
Дуня широко улыбнулась ей в ответ и набрала в грудь воздуха, чтобы громко объявить о том, что все видят перед собою, но началась суета, люди расступились, пропуская вперед владыку новгородского и псковского.
Сердце Дуни предательски ёкнуло. Архиепископ обладал огромной властью, и если он сейчас осудит спор, который, по сути, не был спором, и укорит Дуню за строптивость, а потом ещё осудит представленную ею игру, то из города придется бежать.
Дуня успела заметить, как насторожилась Евпраксия Елизаровна и побледнела Мотька, но опасения оказались ложными. Владыко новгородский доброжелательно улыбнулся и подозвал её к себе:
— Прими благословение, Евдокия.
Сердце чуть во второй раз не скакануло, но уже от радости, а люди удивленно зашептались, услышав, что её позвали по имени. На деревянных ногах она подошла, склонилась и поцеловала руку.
— Наслышан о тебе, отроковица, — благожелательно произнёс он и неожиданно чуть наклонился, тихо шепнув: — Видел я, какой барельеф ты сотворила во Пскове. Понравилось. СвЕтло и лепо.
Дуня вопросительно посмотрела на него, думая, что он сейчас скажет, что хорошо бы владычьи палаты барельефом украсить, но он усмехнулся и чуть качнул головой. А потом достаточно громко добавил:
— Мой друг… — владыко Феофил сделал паузу, — …беспокоился за тебя и просил присмотреть. Благому делу ты послужила зачинателем.
Дуне потребовалось время, чтобы расшифровать, что по её душу пришло письмецо от старца Феодосия, в котором он побеспокоился о ней и рассказал о школах с лечебницами. Может, и князь что-то чиркнул, но раз местный владыко упомянул про благие дела, то скорее всего речь идёт о школах.
Пока она хлопала глазами и кланялась, слова новгородского владыки полетели по рядам, и на Дуню смотрели уже по-другому. В глазах многих она перестала быть дерзкой отроковицей, осмелившейся не то, что раскрыть свой рот при взрослых, а ещё и спорить.
Теперь в ней увидели боярышню, имеющую право повелевать, а у этого статуса, как и у княжьего, нет возраста. Дуня давно уже привыкла к таким метаморфозам и облегчённо выдохнула.
Позади раздалось шевеление. Боярыня Кошкина и Мотя подошли к владыке, чтобы он их тоже благословил, а когда они все развернулись, то увидела стоящих возле бильярдного стола знакомых иноземцев и старосту Селифонтова.
Иноземцы вежливо поклонились Феофилу, потом поклонились Кошкиной и с некоторыми сомнениями поклонились Дуне.
— Сеньорита Евдокия, — радостно улыбаясь, поприветствовал её Фиорованти, разбивая ровный гул шепотков. — Расскажи скорее, что мы тут видим! — возбужденно попросил он, игнорируя кислые выражения лиц остальных.
Не ответить улыбкой лучащемуся жизнерадостностью итальянцу было невозможно: его удивительно живые глаза очаровывали, и солидный по здешним меркам возраст казался неважным. И кажется, он прекрасно понимал, какой эффект производит на женский пол, включая улыбающихся ему московских боярышень.
«Вот же жук!» — пронеслось в голове Дуни, но ей была приятна его заинтересованность бильярдным столом.
— Я обещала доказать уважаемым господам, — громко произнесла Дуня, стараясь смотреть одновременно на всех, чтобы было понятно, что она всё общество призывает в свидетели, — что простота предмета не говорит о примитивности мастера! Наоборот, очень часто всё гениальное просто.
Дуня подозвала подругу и закопавшись в сумке, достала со дна чётки и два шара Баодинг. Подняв вверх чётки, она заявила:
— Чётки известны с древнейших времен и используются многими народами. Они просты, но тот, кто их придумал, был гением.
Дуня передала чётки Моте и следующим предметом были шары для успокоения нервов.
— Это тоже древнее изобретение философов из далёкой страны Син. Эти шары служат синским боярам для восстановления внутренней гармонии, а ещё их используют воины, покалечившие руку.
Дуня показала, как надо держать в одной руке шары и менять их местами. Она видела, что её находки любопытны собравшимся, но не так чтобы очень, а иноземцы вовсе насмешливо кривили губы.
— Я хочу сказать, что только глубоко чувствующие и думающие люди могли увидеть красоту в шаре и использовать её для собственного совершенствования. И не каждый мастер может вырезать из камня идеально гладкий и ровный шар, а он должен быть именно таким, поскольку наши ладони чуткие, и если шар будет не идеален, то вскоре вместо внутренней гармонии мы начнем чувствовать раздражение.
— Юная госпожа увлекается философией, это похвально, — снисходительно произнес Олехно Судимонтович. — Но все мы наслышаны о том, как философы могут петь оды прямой линии или пустоте! — литовец повернулся к новгородцам и развёл руками, показывая, что нечего взять с чудаков. Кто-то хмыкнул, кто-то согласно кивнул.
— Я испытываю уважение к философам, — продолжил он, — но восхищаться пустотой… — он вновь повернулся к собравшимся, дожидаясь их реакции и теперь смешки раздались громче, — как и этими шариками, не намерен.
