На обратном пути — надо же ему маму и папу дождаться! — я решил начать готовить почву для международной экспансии:
— Муслим Магомедович, а как вы смотрите на то, чтобы записать вам пластинку на английском? У вас голос-то круче чем у ихнего…
— Их! — на автомате поправил интеллигентный певец.
— Я писатель, а вы — нет! — показал я ему «нос». — И когда я говорю «ихний» — это авторский стиль, а не ошибка!
Магомаев рассмеялся и кивнул:
— Ты прав, Сережа. Продолжай, пожалуйста.
— Голос у вас круче, чем у этого ихнего Фрэнка Синатры! — продолжил я.
— Ну это ты хватил маху! — заскромничал певец.
— Так вот, если вам английский репертуар записать, вы же станете мощным оружием нашей культурной экспансии! — проигнорировал его комментарий я. — Вы согласны?
— Я-то, Сережа, согласен, — почему-то не спешил трубить в горн Магомаев. — Хорошую музыку ты сочинять умеешь — доказано, но в МинКульту не очень нравится, когда советские певцы увлекаются иноязычным репертуаром.
— А мы демонстрационные записи сделаем и прямо к Екатерине Алексеевне пойдем, — пообещал я. — Завтра позвоню, на прием запишусь. На март — как раз после вашей записи, в процессе которой мы с вами «под шумок» и запишемся. Всю ответственность в случае чего возьму на себя — я ребенок, меня за такую мелочь пожурят и простят, а вам может и прилететь.
— За такое у нас не прилетает, — отмахнулся он, остановился на светофоре и протянул мне руку. — Я согласен!
Глава 11
Перед началом занятий, на которые мы с Таней пришли чуть раньше, чем нужно (сделал за ней крюк до старого двора, заодно поздоровался с народом), зашел к директрисе.
— Здравствуй, Сережа, здравствуй, Таня, — поприветствовали нас она и секретарь.
— Здравствуйте. Можно с вами немножко поговорить насчет добрых дел и корыстных просьб? — спросил я.
— Проходите, присаживайтесь, чаю будете? — засуетилась Варвара Ильинична, указав нам на стулья напротив себя и попросив секретаря. — Клавочка, угости, пожалуйста, ребят.
Тетя Клава (сама разрешила так себя называть) включила плитку под чайником и достала из тумбочки бумажный сверток, откуда высыпала в тарелку шоколадно-мармеладное ассорти.
— Спасибо, нам с Таней конфеты очень нравится, — одобрил я меню.
Мы с подружкой уселись за стол.
— Так что там у тебя, Сережа? — улыбнулась Варвара Ильинична как кошка на сметану.
— Начну с просьбы, если можно: мне от читателей и слушателей много писем приходит. Восемь мешков вот мне в комнату сгрузили.
— Да ты что?! — всплеснула ручками секретарша и при помощи вафельного полотенца подхватила с плитки согревшийся чайник.
— Очень много, — вздохнул я. — Мне такое внимание очень приятно, но я бы хотел попросить вас выделить помещение, чтобы я мог перенаправить письма с почты сюда. А потом попрошу ребят мне помочь, а я им за это, например, билеты в цирк. Денег за свою помощь они ведь не возьмут?
— Не возьмут, — подтвердила директриса. — С цирком это ты хорошо придумал. Помещение найдем, я распоряжусь.
— Спасибо большое, Варвара Ильинична! — поблагодарил я. — А теперь перейдем к добрым делам. Здесь без вашей помощи тоже никак.
— Что ты имеешь ввиду? — поощрительно улыбнулась она.
— Я много раз, в том числе во всеуслышание, заявлял, что наша Родина на образование и воспитание будущих граждан денег не жалеет. Кроме того, в нашей школе отличный ремонт и очень хорошая материальная база.
И этим она резко отличается от нищей школы 90-х годов, где ни химикатов для опытов, ни компов рабочих, проекторы дышат на ладан, с потолка и стен слоями отпадает краска, а еще какое-то время не было электричества, потому что школа, как и все вокруг, должна платить за «коммуналку». Не жалуюсь — выжил же, отучился, значит цель достигнута.
— Но я — реалист и материалист, поэтому прекрасно понимаю, что в такой огромной стране как наша даже социалистическая власть не может заглянуть в каждую кладовку, спортзал и склад, чтобы моментально заменить то, что устарело или сломалось. Вы, Валентина Ильинична, замечательно со своей работой справляетесь, и я всем всегда говорю, какой хороший в нашей школе педсостав.
— Это — хорошо, Сережа, мы тебе очень благодарны, — вполне честно похвалила такую линию поведения директриса. — Но к чему ты это все?
— Варвара Ильинична, теть Клава, поймите меня правильно — я не хвастаюсь, но за книги и песни платят очень хорошо. Буквально десятки тысяч рублей.
Секретарь подавилась чаем.
— Я об этом знаю, Сережа, — кивнула директор. — Ты эти деньги честно заработал, своим талантом, поэтому не переживай.
— Переживаю я не про это, — благодарно улыбнулся я. — В конце концов — если государство решило, что песни и книги оцениваются именно так, кто я такой, чтобы с ним спорить? Напротив — в этом я вижу план старших товарищей!
— Какой план? — любопытно поерзала на стуле Варвара Ильинична.
— Прозвучит жутко нескромно, но, возможно, писатели и композиторы у нас считаются особо совестливыми людьми, поэтому страна сгружает им побольше монетарной массы — для того, чтобы мы могли помогать окружающим! У меня есть тридцать тысяч рублей, которые мне совершенно некуда потратить, и я бы очень хотел закупить на них что-то хорошее для нашей школы.
— А все, что ты говорил до этого… — сделала в воздухе жест директриса.
— Я бы очень не хотел, чтобы вам попало, — честно признался я. — Ни вам, ни тем, кто выше — чего это, мол, работу так плохо поставили, что приходится с ребенка деньги брать? Поэтому я к вам и пришел — посоветоваться, а не приехал на нагруженном спортинвентарем ЗиЛе.
— Разве у нас плохой инвентарь? — удивленно подняла бровь Варвара Ильинична.
— Как у всех, — пожал я плечами. — Очень даже достойный — уверен, натурально миллиарды детей по всему миру учатся в несоизмеримо более ужасных условиях. Но мне тут Игорь — одноклассник наш — перед физкультурой (освобождение мне сняли после визита и демонстрации «корочек» в детской поликлинике) новую пару протягивает и говорит «бери, Сережа, ты у нас писатель!», а сам уцелевшие из двух старых пар надевает — а там одна лыжа короче другой на три аж сантиметра, и Игорь упал и больно ударился коленкой. Получается — пострадал ради моего комфорта, такая забота жутко приятна, но… — поводил в воздухе руками, и, изобразив на лице беспомощность, спросил директрису. — Вы же понимаете, Варвара Ильинична?
— Понимаю, Сережа! — с умиленной улыбкой кивнула директор. — Игорю мы грамоту выдадим на следующей линейке. А лыжи… — задумчиво откинулась в кресле и покрутила карандашик в пальцах.
— Геннадий Петрович тоже хороший, справедливый, инвентаря не жалеет! — уточнил я.
— Мы все очень гордимся таким замечательным физруком, — кивнула директор и решила переложить проблему на старших товарищей. — Надо в ГорОНО идти. Но тридцать тысяч мы не освоим — сразу говорю.
— Масштабируем на другие школы района, — нашел я выход.
Детдома это замечательно, но это весь день убивать на туда-сюда съездить, как бы цинично не звучало, а тут можно просто дать денег на радость знакомым, что немаловажно, ребятам.
— Хорошо, тогда после уроков…
— Не выйдет, Варвара Ильинична, извините пожалуйста — мне с Эдуардом Николаевичем Хилем после обеда на студию Гостелерадио нужно, песни помогать записывать. Он за мной сюда заедет, отпросить у вас.
Секретарь от этакой новости покраснела щечками.
— Сам Эдуард Николаевич! — обрадовалась и директор. — А завтра?
— А завтра и послезавтра то же самое. И потом побегать придется. Клянусь — оценки не пострадают!
— Оценки твои у нас никаких опасений не вызывают, — отмахнулась директор. — Тогда поедем прямо сейчас?
— Я согласен, мама дома — ее вызвоним, у нее и машина есть, свозит, — одобрил я.
— Тогда иди на уроки, Танюш, — улыбнулась моей подружке Варвара Ильинична. — Конфет возьми, ребят угостишь.
— Спасибо! До свидания! — Таня ссыпала конфеты из блюдечка в портфель и покинула кабинет.
