— Ты продолжай, Корнеев! — подался ко мне, ложась грудью на стол Захарченко, — Ты уверен, что мы покушение на убийство там поднимем?
— Имею все основания так полагать, Виталий Николаевич! — на всякий случай уточнил я свою позицию, — Но мне для оперативного сопровождения по этому делу нужен Гриненко!
— Ты не крути, лейтенант! Чаю хочешь? — приветливо заулыбался заместитель начальника РОВД, — Расскажи, чего ты там, в театре нарыл? Какой у тебя расклад, Корнеев? Ну?
Как такому же, но в далеком прошлом заместителю по оперативной работе, мне были понятны взыгравшие чувства капитана. Сидящего напротив меня и так беспокойно ерзающего по своему руководящему стулу.
Еще минуту назад над его головой висела чугунная «баранка» в виде нераскрытого и тяжкого преступления. Которое, не стоит забывать, совершено не в пивнушке, а в областном театре, сука! И по которому вот-вот явятся из городского УВД специально обученные злые люди. Они будут в извращенной форме заслушивать его, капитана Захарченко! На предмет отсутствия реальных результатов по раскрытию преступления! Понятно, что тиранить эти злые люди будут в основном начальника уголовного розыска и опера, закрепленного за делом. Но это он, капитан Захарченко, начальник обоих названных разгильдяев-бездельников и этим все сказано.
И вот, накануне такой печали, вдруг приходит юноша. Да, шустрый. Но всё же без году неделя пребывающий в должности следователя. И даже ни одной пары оперских ботинок еще не стоптавший. И этот юноша нахально ставит условия, обещая не только поднять нехорошую «баранку», но еще и раскрыть ее, как убийство! А то, что через покушение, так это ценности такого раскрытия никак не умаляет!
Я, понимая, что сейчас происходит в голове капитана, со спокойным добродушием смотрел ему в глаза. И он тоже смотрел мне в глаза. Но не настолько приветливо, как я. Потому что он уже понял, что имеющейся у меня информацией с ним я делиться не намерен.
— Ладно, банкуй, Корнеев! — мудрый опер Захарченко не стал лезть в бутылку, — Будет тебе Гриненко! Только ты уж меня не разочаруй, неделя у тебя на эту сто восьмую!
Капитан откинулся на спинку стула и в его глазах опять появились насмешливые искры.
— А, если ты, Корнеев, раскрытие мокрухи в сводку дашь, — зам по опер вдруг по-волчьи оскалился так, что у меня зачесался позвоночник, — С меня бутылка коньяка!
— «Двина»? — автоматически уточнил я прежде, чем подумал. — «Двина» бутылку? — повторил я вопрос уже осознанно.
— Да ты совсем охерел, Корнеев! — вконец развеселился Захарченко, — Где я тебе «Двин» найду?! Да и откуда ты про этот «Двин» знаешь, а, лейтенант? — подозрительно прищурился он.
— Ладно, Виталий Николаевич, — удовлетворённо поднялся я со стула, — Пойду работать. За Гриненко и за коньяк вам спасибо! А «Двином» я вас как-нибудь угощу, такой возможностью я располагаю! — я задвинул стул на место и, не оглядываясь, покинул кабинет, пока меня не окликнули.
В том, что Захарченко даст указание начальнику ОУР насчет Стаса, я не сомневался ни секунды. Почти не сомневался я и в том, что вместе Гриненко мы установим и отловим Чекалина. Даже, если тот успеет податься в бега, всё равно всё будет в пределах мною обещанного. В этом случае, я просто объявлю его во всесоюзный розыск. И в процессуальном смысле дело будет проходить по учетам, как раскрытое. И раскрытое, именно, как покушение на убийство. И это еще никто не знает, что раскрытие мокрухи пойдет в сводку в букете с поднятым хищением госимущества в особо крупном размере! Товароведческой экспертизы пока еще у меня нет, но несложные подсчеты столбиком на бумажке позволили мне определить, что на театральном занавесе стырено намного больше десяти тысяч рублей.
— Ты меня обманул, Корнеев! — вывел меня из задумчивости трагический голос, когда я уже проворачивал ключ в двери своего кабинета.
Обернувшись, я увидел за своей спиной Антонину. Что-то царапнуло мое сознание. Но мне пришлось сосредоточиться, чтобы понять, что именно. Приглядевшись, я понял.
Убийственным интонациям, выдаваемым голосовыми связками Тонечки, ни коим образом не соответствовала радостная удовлетворённость на её красивом кукольном лице.
— Антонина, ты чего меня пугаешь? — наконец-то отомкнув дверь, я попытался в одиночку скрыться в своём кабинете.
— Ты меня обманул! — повторила она, но уже с меньшим трагизмом, протискиваясь вместе со мной, — Нет у тебя никаких детей в Саратове!
— В Саратове, может, и нет, — вступать в спор с Антониной я не видел никакого смысла, — А вот в других населенных пунктах Советского Союза, вполне могут быть!
— В других, ладно! — позволила мне Тонечка, — В других пусть будут! Главное, что теперь мы с тобой можем спокойно пожениться! — успокоила она меня. — В субботу, в три часа.
— Чего, в три часа? — намного обильнее, чем в кабинете Захарченко, покрылась влагой моя спина, — Чего в субботу, Антонина?!
— Ты опять, что ли издеваешься надо мной?! — лицо Тонечки из-за плаксивого выражения стало совсем непривлекательным, — В гости в субботу приходи, чего непонятного-то?!!
Я облегченно выдохнул. Потому что поначалу подумал, что Антонина с родителями как-то умудрилась назначить мою радикальную капитуляцию на ближайшие выходные. От женщин в таких случаях можно ожидать преодоления любой невозможности. Вплоть до самого космического масштаба.
— Слушай, отстань ты от меня! — решил я раз и навсегда прекратить это тягостное безобразие, — И маме своей скажи, что в ближайшую пятилетку жениться я не буду. Ни на тебе, ни на ком-то еще!
— Как не будешь?! — лицо Тонечки начало расползаться вширь, — Ты же сам говорил! Ты же обещал!
Дверь кабинета Зуевой находилась в трёх с половиной шагах. То, что Лидия Андреевна способна на ровном месте погрузиться в пучину ревности, я уже знал не понаслышке. А Антонина ровным местом в данной ситуации никак не выглядела. Два скандала на почве всесжигающего чувства за один день, это уже слишком. Даже для меня. Втолкнув скорбящую в свой кабинет, я уже привычно закрылся изнутри.
Времени, чтобы обдумать и разработать достойную легенду, да еще и отклонить самонаведённую на меня матримониальную торпеду, не было по определению. Значит, спастись можно было только самоподрывом. В одночасье уничтожив свою репутацию, как полноценного мужика.
— Открою тебе самую сокровенную свою тайну, Антонина! — я оттащил взбаломошную девицу подальше от двери к средине кабинета, — Ты способна её сохранить?
Разверзшееся в начинающихся рыданиях лицо застыло и зафиксировалось. Потом закивало. Настроившаяся крепко взрыднуть Тонечка, теперь смотрела на меня со жгучим любопытством.
— Импотент я, Тоня! — с печалью в голосе и на лице, признался я претендентке на семейное со мной счастье, — Не получается у меня с женщинами, понимаешь?
Как выглядит лицо импотента при признании своего постыдного недуга, я не знал. Поэтому, изобразил на своей физиономии смущение, пополам с унылым прискорбием.
— Мне кажется, Сережа, ты меня снова обманываешь! — неуверенно взяла меня за руку Тонечка. — Все женщины говорят, что ты кобель и ни одной юбки не пропускаешь! Признайся, ты пошутил? — с неверием, переходящим в робкую надежду, заглядывала мне в глаза Антонина.
— Если бы! — глубоко и с надрывом вздохнул я, — Увы!
— Но как же та твоя еврейка? — недоверчиво вскинулась марьяжная агрессорша, — И с Клюйко ты сожительствовал, это всем известно! — продолжала выводить меня на чистую воду настырная девица.
— Это всё в прошлом, душа моя! — не сдавался я, удерживая импотентскую грусть на понуром милицейском лице, — Раньше мне хоть как-то корень жень-шеня помогал, но сейчас его больше нет!
— А где он? — подозрительно выкатила на меня глаза Антонина.
— Он сломался. Истёрся и переломился! — украдкой взглянув на часы, на автомате ответил я, а потом вынужденно добавил, — Теперь вот солдатскую ложку привязываю! Оно тебе такое супружество надо?! Разве о таком семейном счастье ты мечтала, душа моя?
