Этот непуганый совковый идиот, по всему судя, действительно решил, что я, зашугав старуху, принудил ее написать мне встречную заяву. И вдвойне он идиот, потому что это именно я сейчас убираю его голову с плахи из-под топора прокурора и его вышестоящего ментовского начальства. И, правда, дебил!
- Так точно! И бабку позвать, и гусей с собой пусть захватит! Постановление будете утверждать? – почему-то вспомнив всех пятерых лыбинских гусей, поинтересовался я.
- Откуда ты Мордвинцеву знаешь? – размашисто расписываясь в правом верхнем углу постановления, бестактно принялся любопытствовать подпол.
- Любовь у нас, – решил я отомстить этому недоброму ко мне чуваку за наглую беспардонность и заодно, пользуясь случаем, повозить его физиономией по тэйблу, – Женщина она привлекательная, в самом соку, как раз по мне. Вот я и сожительствую с ней пока что гражданским браком. Тем более, что Сонюшка моя вторым уже беременна – доверительно поделился я интимной новостью со старшим по должности и званию коллегой.
- Вторым?! – как второгодник из школы для олигофренов, промямлил мой любопытствующий конкурент в обладании вдовой, – Откуда второй? А первый? Где тогда первый? – растерянно поинтересовался подпол.
- У тетки моей в Саратове воспитывается. Чтобы нам не мешать. Дело-то молодое! – и я по-товарищески подмигнул товарищу подполковнику.
- Свободен! – рявкнул внезапно осерчавший Колмыков, швыряя по столу в мою сторону доведенный мною до кондиций отказняк.
До Вадима Юрьевича, кажется, дошло, что над ним нещадно глумятся.
Забрав подшивку и приложенные к ней свои бумажки, я молча удалился.
Ощущения, что я бросил тень на вдовью честь мадам Мордвинцевой, у меня не было. Барышня хотела эпатажа, ну так пусть и кушает его полным ситечком. Так-то я ее понимал. С моей посильной помощью ее фантомные оковы пали и, отвязавшись, вдова решила порезвиться, тираня недругов. И ничего предосудительного в этом я не видел. С другой стороны, я ведь тоже не юноша бледный, со взором горящим. Быть потешной болонкой под ногами экзальтированной дамочки мне, битому-перебитому волчаре, было бы как-то стремно. Хоть и волнительно. Но, опять же, с высоты предыдущей мудрости я не просто понимал Софу, я ей сочувствовал и по-любому был на ее стороне.
Бедняжка два с лишним года страдала не только от потери близкого ей человека. Над ней довлели еврейские родственники со своими дурацкими представлениями о жизни и о морали. Плюс еще какие-то ее собственные глупые условности и чудовищная плотская неудовлетворенность. Ее, вдобавок, то и дело пытались некорректно затащить в койку всякие там аморальные типы и кобелирующие личности. Навроде вот этого хлыща в сшитой на заказ фуражке. Кстати, надо будет и себе такую же справить..
Внезапно и совсем уж некстати мелькнуло в голове пикантное воспоминание. Как сам я, не далее, как вчера задирал Софе подол и торопливо стаскивал с нее исподнее, уперев несчастную вдову носом в стол. Но я быстро отогнал эти нехорошие мысли. Как не вполне уместные в данный конкретный момент. Сравнивать себя, совсем не такого, с, безусловно, «таким» подполковником Колмыковым мне показалось кощунственным. Ибо каждый думает, что он не каждый. Само собой, я же не каждый! Тут ведь, самое главное, так это самому себе все правильно объяснить. Про себя самого. Н-да…
В кабинете надрывался телефон, значит, Тиунова на месте не было. Я поднял трубку. На мое междометие на том конце отреагировал Вова Нагаев. Друг сообщил, что просьбу мою он выполнил, гильзу, капсюли и порох у Толика забрал. И тут же напряг меня, поведав, что сегодня Локтионов ночевать будет в своей квартире, так как он отпросился из больнички домой на побывку. Чтобы помыться и постираться. И, что стираться и, наверное, мыться он будет при помощи своей подруги. Которая заявится к нему после работы и аж до самого утра. По всему выходило, что ночлега на локтионовской хате мне сегодня не видать. Вариантов было всего два. Либо ночевать в общаге, либо у Софьи.
В беспокойную общагу с общественным сортиром мне никак не хотелось. Получалось, что этой ночью я опять буду квартировать у знойной Софы. Перспектива провести без сна вторую ночь страшила, но я всё же надеялся на гуманизм вдовы. Договорившись с Нагаевым, что заеду к нему сегодня вечером на опорный, я перезвонил Мордвинцевой. Набившись на постой, я предупредил, что зайду к ней в универмаг после работы и попросил ее меня дождаться. Использовать вдову я решил сегодня в полной мере. Помимо ее роскошного белого тела, ужина и ночлега, я рассчитывал еще и на ее автомобиль. Переться через весь город к Вове, а потом еще долго возвращаться обратно на общественном транспорте мне не хотелось. Просто было жалко и сил, и ног, и времени. Судя по взыгравшему голосу Софы, она еще мной не натешилась и моим присутствием в своей койке вроде бы пока еще не тяготилась.
Отработав до конца рабочего дня, я запер кабинет и направился на выход. На лестнице меня перехватил здешний замполит. Это был второй, кроме Колмыкова подполковник, наблюдавший мое феерическое прибытие на службу утром. Замполит Косинцев занудствовал минут пятнадцать, попрекая меня за мое вчерашнее отсутствие на политзанятиях. Ссылки на мою чрезвычайную занятость и договоренность с Тиуновым он отмел сходу и предупредил, что в следующий четверг он лично проверит мой конспект по вчерашней теме.
Почтение к руководящей и направляющей роли КПСС я утратил давным-давно. Еще лет тридцать назад. Свое существование эта насквозь протухшая организация прекратила на моих глазах. И ни один человек в стране не заплакал по этому поводу. Слушая полит-муд#ка, я чуть было не вспылил. Но вовремя вспомнив, какое нынче время, мудро прикусил язык. Чтобы не посылать дармоеда Косинцева по непечатному адресу, я просто соврал ему, что на политзанятия езжу в свой родной РОВД и, что конспект мой хранится там же. Упитанный профессиональный бездельник, разумеется, мне не поверил. Он пообещал, что созвонится со своим коллегой из Советского и проверит мою версию. И ведь позвонит, сука, лениво подумалось мне..
В опорный пункт к Нагаеву мы приехали к семи часам. Софа захотела посмотреть на мое рабочее место и я не стал ей возражать. Когда мы вошли, я ей показал пальцем на свой стол. За ним она и расположилась, тихо поздоровавшись с моим сразу приосанившимся другом. У Вовы на приеме была кляузница Павлюченкова. Следует отметить, что эта немолодая и нехорошая женщина проживала на моем участке и, стало быть, сию чашу мой напарник сейчас испивал за меня. Но, когда я подошел к нему, чтобы поздороваться, то увидел на его столе с десяток потрепанных трудовых книжек и чувство безмерной вины отступило. Ибо это по моей наколке Нагаев собрал неплохой урожай и сейчас строчил направления на исследование изъятых документов. При этом он делал вид, что внимательно выслушивает мерзкую сутяжницу Павлюченкову и конспектирует ее бредни. А та, по своему обыкновению, опять бессовестно керосинила на своих несчастных соседей.
В оживающей, но пока все еще ущербной памяти прояснилась стойкая неприязнь к этой немолодой и подлой бабе. Гражданка Павлюченкова не имела корыстных мотивов в изничтожении соседского существования, она просто была энтузиасткой. Все подлости, которые она делала людям, она творила исключительно из любви к искусству. В еще недавнем прошлом школьная учительница, а теперь просто профессиональная сволочь на пенсии.
Выйдя на пенсион, она лишилась официальной возможности калечить души подрастающего поколения и теперь весь свой яд непрерывно впрыскивала соседям. И ладно, если бы она отравляла жизнь только этим несчастным. Людям, в общем-то, вполне приличным, но по какому-то подлому дьявольскому умыслу попавшим в одну с ней коммуналку. Главная беда была в том, что, будучи сволочью хорошо образованной, она делала это в письменной форме. Заваливая своими гнусными поклёпами канцелярию не только Советского РОВД, но и все вышестоящие инстанции. Пиетета перед высокими должностями она давно уже не испытывала и потому состояла в активной переписке с руководителями совпарт-органов, прокуратуры и милиции не только района, но также города и области. Она непрерывно и методично отправляла жалобы на несчастную семью, каждый раз по-новому раскрывая их антиобщественную и преступную сущность. Честно говоря, я тихо удивлялся, как изводимые ею соседи еще не прибили ее. Или не повесились сами. Все дерьмо, отправляемое отставной учительницей по высоким кабинетам, с административных высот по бюрократической канализации потом неизменно спускалось ко мне. И по каждой ее жалобе я был вынужден вновь проводить обстоятельную проверку и собирать обширный материал. Чтобы потом обоснованно отписаться в очередную инстанцию, откуда за исходящими номерами мне было спущено рукописное дерьмо злобной суки Павлюченковой.
