Полосухины повернули к реке. Там, у самой кромки лайды, они держали собственные склады, хотя пользовались ими редко. Обычно товар сразу грузили в лодки и переправляли на корабль. Но теперь обветшалые сараи пришлось открыть, так как проводники отказались торчать на берегу дольше, чем занимает разгрузка. Как только караван встал, они засуетились, спеша освободить лошадей от поклажи. Как пояснил Коврижка, якуты не доверяли властям и справедливо опасались за судьбу животных, в случае если на них положат глаз охотники до дармового извоза.
Пока товар перегружали под навесы, я осмотрелся вокруг. Охотск по–прежнему не выглядел морским портом, тем более воротами империи. Обычный городок, каких полно на Волге или на Днепре или на любой другой русской реке. Лишь сопки, скрывающие вершины в тумане, нарушали образ русской равнины, а слабый йодистый запах и едва различаемый шум прибоя намекали на близость моря, которого я так и не разглядел.
Внимание привлёк длинноволосый человек лет тридцати, который появился возле складов одновременно с нами, а может даже чуть раньше. Он вертелся среди проводников, лошадей и кулей, будто лисица на подступах к птичнику и, судя по беспокойному виду, бросаемому на братьев, хотел о чём–то расспросить их, но не решался заговорить первым.
– Как жизнь, Данила? – видимо зная всех старожилов по именам, спросил Иван.
Тот отмахнулся, потом, указав на кули, спросил:
– Хлеб?
Иван кивнул.
– Почём? – спросил Данила.
– На Камчатку везём, – спокойно ответил Семён. – Здесь продавать не будем.
– Ну, хотя бы пудов сто уступите?
– Если по камчатской цене, уступим... – ухмыльнулся Иван. – По семи рублей за пуд бери. А дешевле смысла нет продавать. Мы уже и на счёт корабля договорились. Чего ради теперь от прибыли отказываться?
– По пять рублей я бы взял, – вздохнув, заявил Данила.
Иван усмехнулся.
– По пять я бы и сам взял, – сказал он. – За провоз полтора рубля с пуда казна взимает. Так что в Большерецке полтинник, а то и рубль с пуда прибыли набежит. Плохо ли?
– Набежит. Если доберёшься, через море–то, – не без вызова заметил Данила.
– Верно, – согласился Иван. – Только ведь мы так и так туда идём.
– На порогах месяц назад много лодок хлебных потонуло... – произнёс Данила, меняя интонацию на жалобную. – Говорят, теперь до зимы не будет ничего.
– Старая дорога надёжней, – согласился Семён.
На меня вдруг накатила тоска. Я так упорно стремился сюда, а, прибыв на место, малость подрастерялся. С чего начать, куда податься? Город совершенно чужой. Знакомых нет. Обретённые за время путешествия приятели разбегались как тараканы, застигнутые врасплох зажжённой спичкой. Якуты, разгрузив лошадок и получив от братьев окончательный расчёт, не собирались оставаться в городе и лишней минуты. Коврижка махнул на прощание рукой и конный отряд ушёл. Ушёл "огородами", стараясь миновать начальственный взор. Полосухины, пригнав откуда–то лодку, занялись погрузкой. По очереди они отправлялись к мифическому кораблю, всё ещё сокрытому в тумане вместе с морем и дельтой. Корабль стоял в нескольких верстах от берега, и работы братьям осталось часа на четыре, не больше, после чего уйдут и они. А я останусь один на один с фронтиром.
Не очень уютно себя чувствуешь в незнакомом городе, тем более таком маленьком и удалённом от центров цивилизации каким был Охотск. Дело усугублялось плохим знанием обстановки и эпохи вообще. Как браться за выполнение грандиозных планов, если мне элементарно негде остановиться. Нужно было с чего–то начать, ухватиться за ниточку, а я стоял на берегу, наблюдая за работой братьев, словно боялся расстаться с последними в этой части света знакомыми.
Что ж, когда приходилось путешествовать по тогда ещё экзотическому для меня зарубежью, в моём арсенале появилось универсальное средство вхождения в чужеродную социальную среду. Нужно просто засесть в ближайшем кабачке или кафешке. За кружечкой пива или чашечкой кофе можно послушать разговоры, почувствовать ритм города, его дух, а при удаче обзавестись знакомствами.
Младший Полосухин подсказал, где тут можно приткнуться.
– Вон корчемница, – показал Иван на убогий домишко, что стоял на холме чуть выше портовых амбаров. – Про "закусить" не уверен, но выпить завсегда хозяйка поднесёт.
Я поднялся к хижине. Трое мужиков неопределённого возраста сидели на траве рядом с ветхим крыльцом. На меня они не обратили внимания или сделали вид, что не обратили. Домик оказался столь же неказист внутри, как и снаружи. В тесной комнатке не хватало места даже для стойки или стола. Хозяйка – пожилая женщина – дремала на скамейке возле кривобокой печи, а для посетителей, похоже, отводилась единственная лавка, тянущаяся вдоль стены. Сейчас на лавке растянулся во весь рост парень. От его храпа разило перегаром, и в источники информации он явно не годился.
Какие–либо закуски в здешнем ассортименте отсутствовали, кофе или пива не предлагали тоже – корчмой в этом веке называли нелегальные заведения, где продают из–под полы самогон.
В обмен на медную монету хозяйка молча протянула глиняную кружечку с подозрительного запаха пойлом. Совершив сделку, старушка тут же прикрыла глаза. Сидеть на лавке рядом с пьянчужкой не улыбалось. Выйдя на крыльцо, я уселся на замызганную ступеньку и сделал осторожный глоток. Вонючая жидкость проскочила в нутро биллиардным шаром. Я достал из мешка сухарики. Хрумкая их один за другим, попытался уловить разговор троицы, что устроилась на траве.
Хотя кабак можно было назвать припортовым, о морских делах, которые меня интересовали больше всего, мужики даже не заикались. Беседа их крутилась вокруг каравана Полосухиных. Народ уже как–то прознал, что весь хлеб целиком уходит на Камчатку и теперь мужики прикидывали, чего ждать от судьбы, если до зимы привоза больше не будет. Их прогнозы отличались той же богатой палитрой чёрного цвета, что и автомобильчики Генри Форда.
Допив самогон, я собрался уже отнести посуду обратно, но заметил, что возле крыльца торчит пучок колышков. На некоторых из них кверху донышком висели кружки. Я добавил свою.
Тем временем разговор перескочил на коряков.
– Вот ей–богу зимой на город навалятся. Зря Афанасий казаков отослал. Пока команды по лесам за дикими гоняются, те сами сюда нагрянут.
– Небось, не посмеют. Здесь пушки, мушкеты.
– Чихать им на пушки. От Гижигинской крепости одни головёшки остались. А у нас и стен нет.
– Чего ты равняешь? Тут народу поболе будет. Небось, отобьёмся.
Мужики поговорив о том о сём ещё пару минут, поднялись. Насадили кружки на колышки и, мельком взглянув на меня, отправились в город.
Ничего из услышанного не давало нужной зацепки. Но даже посидеть просто так, без цели, иной раз бывает полезно. Нервы приходят в порядок, а мысли настраиваются на нужный лад. Ничего умного в голове так и не возникло, но хотя бы тоска притупилась.
Когда я вернулся к реке, Полосухины уже заканчивали погрузку. Через четверть часа мы попрощались.
– Будешь на Камчатке, заходи, – сказал Иван.
Впрочем, он не добавил, куда именно заходить. Камчатка большая, а братья, как я понимал обстановку, собирались побывать в самых отдалённых её селениях. С каждой верстой пройденной вверх по камчатским рекам, поднималась и цена на хлеб.
Братья заперли сараи, побросали в лодку пожитки и забрались сами. Туман до сих пор скрывал устье реки, и потому лодка быстро исчезла из виду.
Давешний старожил, Данила, сплюнул. Он так и простоял здесь всё это время, провожая взглядом каждую лодку, словно надеялся, что одна из них вдруг повернёт назад, и Полосухины уступят ему часть товара. Чуда, однако, не случилось. Последние кули хлеба канули в тумане вместе с владельцами.
– Вот же, ушли, а народу кору толочь придётся, – произнёс Данила с унынием.
