извращенца, занимающегося этим, удовольствия не получает. И уж точно не женщина.
— Фильмы врут?
— Всегда. Потому что их снимают мужчины. Для мужчин.
— Но мне их показывали женщины!
— Да, те, что не слишком верили в свою привлекательность и хотели тебя возбудить, чтобы потом прыгнуть в койку к уже подготовленному самцу… и который для них ничего не значит.
— И это есть ваша любовь?
— Нет. Не любовь. Фальшивка. Заменитель. Суррогат. Для тех, кто не смог найти себе настоящую пару. Любовь — это возможность чувствовать человека душой, обмениваться с ним энергией и мыслями, иметь некие общие секреты и представления о том, что такое хорошо и что такое плохо. И только после этого — секс. Тогда это удовольствие и разрядка. В отличие от возбуждения от просмотра порно и соития с малознакомым типом.
— Они говорили, что любят меня…
— Они лгали. Если понимать под любовью высокие чувства. Но человеческий язык очень гибок. И легко позволяет подменить настоящие чувства суррогатом.
Бандерлог… — или мне лучше называть теперь его Тави? — обхватил голову и уткнулся лицом в траву.
— Лживый, лицемерный мир… Я знал это. Но какие-то иллюзии у меня еще сохранялись. Ты очень обидела меня, Юнта. Зачем ты все это рассказала?
— Просто отвечала на твой вопрос. Не хотела лгать.
Один-один.
— И сейчас… сейчас ты не лжешь?
— Нет, Тави. Я вообще стараюсь поменьше врать.
— А твоя покорность? Почему ты все терпела, если это тебе не нравилось? Или у тебя проснулась ко мне любовь?
— Любви не возникло. Скорее, отталкивание. Ты ведь чистое совершенство. Я могу восхищаться произведениями искусства, видом заката или вкусной едой. Но я не буду их любить. И я никогда не смогу полюбить тебя. А терпела только потому, что ты учитель, а я новичок. Потому что я никак не могу разобраться в мире, в который попала. И если меня хоть чему-нибудь сможет научить человек, который меня не ценит, извращенец, которому нравится издеваться над слабыми, то пусть так и будет. Я хочу учиться. И буду. Любым путем, у любого учителя.
— Я издевался… не потому что ты слабая. Только потому, что ты сильная. Это было невыносимо. Этого невозможно перенести. Я должен, должен, должен был подчинить тебя! Но не мог! И это было невыносимо!
Лицо его исказилось гневом и болью.
— Прости. Я не хотела обижать тебя. Может быть ты просто изначально занял неправильную позицию? Позицию силы? Хотел доминировать и подчинять, а не сочувствовать и помогать?
— Да! Потому что я оборотень! Я отверженный! Презираемый всегда и всеми! Оборотней ненавидят. И они отвечают тем же. Когда я понял, что ты не оборотень, но еще не знал, что ты волшебница, я думал, что ты меня обманываешь. Заманиваешь, чтобы убить, растерзать, уничтожить… Поступить так, как принято на твоей родине! Осиновый кол? Серебряная пуля? Что ты готовила для меня, ликтор?
Он сорвался на крик. У него началась истерика. Я поняла это, потому что видела истерики много раз. У себя и у других. Молодец, Юнта, умничка. Кого угодно доведешь. Может, успокоишься? Обидела ворона Кирса и домовика Уюна, довела до истерики Веронику, но тебе этого было мало. Теперь взялась за Бандерлога-Тави. Когда же научишься вовремя останавливаться?
Чуть привстав, я шагнула быстрым путем и оказалась в буфетной.
— Уюн, солнышко! Дай срочно те капли… то есть… настойку от истерики, пожалуйста, быстро!
— Мия Юнта, ты не выпила свои капли. И Бандерлог тоже не выпил свои капли…
— Давай капли, но сначала настойку. Мне нужно успокоить его немедленно, иначе он потом не простит мне своей слабости!
— Тогда, может, лучше я сам отнесу ему настойку? И напомню о каплях?
— О, конечно! Так будет даже лучше! Если спросит, куда я делась, скажи, что я сижу на веранде и плачу.
— Хорошо, мия Юнта.
Домовик убежал, а я действительно пошла на веранду. В разговоре с Бандерлогом было сказано либо слишком много, либо слишком мало. Я не сумела ни вовремя остановиться, ни развернуть свой ответ, чтобы он понял мою мысль. Так что никакой правды извлечь из этой беседы было невозможно. А, значит, это отсутствие правды. Ложь. Но он будет воспринимать это как правду. Черт побери!
Извиняться перед Банадерлогом было невозможно. И выслушивать его извинения — тоже. Но кто-то из нас должен был сделать шаг навстречу. Учитывая, что он там валяется, полупарализованный, идти должна я.
Сидя на веранде, я уговаривала себя и так, и эдак, прислушивалась к его настроению — ликтор чувствует, что происходит на территории Рубежа, теперь я начала осознавать это. Но пока в нем клокотали лишь злость и отчаянье. И не только из-за нашего разговора. Он не привык быть слабым. А сейчас его, полу-калеку, чудовищно угнетало состояние, когда он физически не может прийти и набить мне морду, исхлестать кнутом, сделать хоть что-нибудь, что отвечало бы его представлением о разрядке, позволяющей выпустить пар. Кстати, интересно, какие у него есть методы разрядки?
— Гуру Кирс… милый Уюн, посоветуйте, что я сейчас могу сделать? Время идет, чем дольше я тяну, тем сложнее будет вернуться.
— Это дела людей, — чуть не хором сказали они.
Вот же маленькие негодяи! Нашли отмазку!
Уюн убежал. Но ворон пока еще оставался.
— Кирс, пожалуйста, скажи, я была не права?
— Человеческая мораль чужда нам, — напыщенно ответил он.
— А если брать не человеческую? Просто мораль? Единую для всех живых существ?
— Возьми весы, как рисуют их у вас — две чаши на цепочке. Положи в одну чашу свою вину, а в другую — его. Какая чаша перевесит?
— Без сомнений моя! Он поступал согласно своей природе. Он молод и неопытен. А я наехала на него бульдозером, пытаясь развенчать идеалы.
— Если ты уверена, то иди сейчас, и извинись.
— Но я не знаю как…
— Подумай. Это иногда бывает полезно, — Кирс не скрывал сарказма, но смотрел на меня изучающе, как на новый микроб. — В любом случае твои поступки — это только твои поступки.
— А если бы я сказала, что больше виновен он?
— Я бы сказал, ты должна пойти и извиниться.
— Почему? Зачем тогда весы?
— Хотел послушать, как ты оцениваешь свое поведение.
— А
