Я покрутил чашку с чаем, задумался. Нет, надо возвращать.
— Так и я от того самого места, поверьте, — вроде достаточно убедительно ответил я. — Я ведь не прошу раздать деньги жертвователям, получится, что попользовался и вернул. Довольно тех, кому нужна помощь. Не знаю, на съем жилья, питание. Может, сапоги кому-нибудь не на что купить. Вам лучше знать. Уверен, у вас есть группа неравнодушных товарищей, — я посмотрел на Винокурова, вспомнив, как он тогда чуть не на баррикады звал.
* * *
Что-то в мозгу проскользнуло во время разговора со студентами, но так быстро, что я зафиксировать эту мысль не смог. Ну а потом коньячок французский пятизвездный, очень достойный и вкусный, застольные беседы, планы на будущее, и прочие интересные вещи.
С ребятами я так плотно впервые пообщался. Антонов, конечно, на земле крепче стоит, и мысли у него более приземленные. Исполнитель, дисциплинированный и упорный. Такой будет ставить один эксперимент за другим, не обращая внимания на отрицательный результат. Скажут ему проверять вещество с нарастающей концентрацией шагом в одну десятую процента, он и будет методично выполнять задачу.
А Емельян — тот, конечно, мечтатель. Хотя думы о всеобщей справедливости удивительным образом сочетаются с личным интересом. Так что можно не опасаться, что он препарат сдуру решит выставить для всеобщего бесплатного использования. Ладно, кто в двадцать лет не был коммунистом… Надеюсь, мозгов у него хватит.
Разговаривали мы обо всяком, в том числе и о том, как проникнуть в виварий, и что сделать, чтобы там всё прошло спокойно и без сюрпризов. Выпили, и разошлись. Лабораторный журнал, по договоренности, оставили у меня. Целее будет.
И только утром та самая мысль оформилась в что-то толковое и вернулась. Я вспомнил, что встрепенулся на упоминании серной кислоты, а смотрел я на весьма выдающийся нос Славы. Сифилис, сера, пиротерапия. Пожалуй, куплю у Греции островов десять. И возле каждого яхту поставлю, на всякий случай. Короче ста метров не предлагать. Потому что вот прямо сейчас можно стать баснословно богатым. Ротшильды в очередь стоять будут, чтобы ко мне в швейцары наняться. Или в горничные.
История простая. Кто-то, уже не помню фамилию, после первой мировой вроде придумал лечить сифилис малярией. Спирохета, она нежная, при температуре сорок с копейками дохнет. И несчастным сифилитикам пихали в организм малярийного плазмодия, венерическая болячка на высоте приступа лихорадки проходила, потом клиента лечили хинином, и все становились счастливыми. Кренделю этому даже Нобелевку за это дело дали. Впрочем, за лоботомию тоже, уже другому, это не показатель.
А вот чуть позже решили, что малярия — это не совсем кошерная болячка, да и хинин помогал не всем. И изобрели супер-пупер лекарство сульфозин. Очень сложное в изготовлении. Учащийся третьего класса средней школы может с первого раза не справиться. И лечили сульфозином долго и успешно. А я не только название препарата помню, но и примерный состав. А значит что? Правильно. Можно написать письмецо безносой знакомой. Нет, не той, что с косой, а недавней — Бестужевой.
* * *
Утром в понедельник, окрыленный фармацевтическими успехами — я уже к девяти утра был в кабинете. Выделил себе часик поработать в тишине — без Кузьмы и бродящих вокруг котов. С последним вышла забавная история. На кураже с опытами, я решил повторить один недавний странный эксперимент. Смазал валерьянкой щеки, лег и посадил на грудь Баюна. Тот конечно не будь дурак, начал лизать меня. А я все ждал — что произойдет? Вдруг очнусь еще где?
Это я по глупости, конечно, решился. Дескать и море по колено и эзотерические опыты могу ставить. Задним умом мы все сильны — потом сообразил. А ну очнусь в каком-нибудь паралитике-рабе в эпоху Древней Греции? Или вообще в Чумного доктора заеду, в век так четырнадцатый, в Европу. Скинул удивленного мурмяу, помчался на работу, костеря себя за дурацкую удаль. Ожил, что называется.
А во врачебном кабинете меня уже ждали. Высоколобый, с хитрым прищуром мужчина, с почти казацкими усами-подковой. Посетитель в костюме-тройке расположился за моим рабочим столом, разложил на нем газетку и спокойно чистил револьверы. Те самые, что я экспроприировал у экспроприаторов.
— Как неаккуратно, Евгений Александрович, — попенял мне визитер. — Даже не обиходили оружие.
— Чем обязан? — поинтересовался я нейтрально. Как себя вести совершенно непонятно. А ведь сейчас еще и Вика придет… Опасности «чистильщик» вроде бы не представлял — я присел на стул рядом со столом.
— Это я вам обязан, Евгений Александрович! Так, глядишь, эти народоправцы начали бы стрелять, обывателей пугать, убили бы кого… А вы, как их ловко, на раз-два-три! Не хотите к нам на службу? Ах, извините, я не представился. Зубатов. Сергей Васильевич. Чиновник по особым поручениям по Охранному отделению.
Ой… Вот и охранка пожаловала. Да еще револьверы сразу нашла! Но если мы тут вдвоем и нет рядом жандармов в синих мундирах… Может не все так плохо?
— Я все больше по медицине, знаете ли…
— Знаю! — с жаром произнес Зубатов, завернул разряженные револьверы в газету, ссыпал патроны в карман — А знаете ли вы, сударь, что по установлению 20−18 от шестого декабря 82-го года, все медицинские работники обязаны сообщать в охранное отделение о подозрительных пациентах?
— Собирался! — я приложил руку к груди. — Ей-богу собирался. Но тут у Пороховщикова леса обвалились, рабочие побились, покалечились. Закрутился, забыл.
— Что-то слышал, — покивал Сергей Васильевич, внимательно на меня посмотрел. — Это хорошо, что мы этих ухарей быстро нашли и взяли, а натвори они чего? На вас бы грех повис!
Я промолчал. А чем тут говорить? Завсегда власть требует от врачей стучать на подозрительные случаи в практике. Мой же случай был криминальнее некуда.
— На первый раз я закрою глаза на ваши вольности, — Зубатов погрозил мне пальцем. — Но уж и вы, Евгений Александрович, лечитесь от своей забывчивости. Договорились? По рукам?
Я увидел, как мимо окошек полуподвала мелькнуло женское платье. Вика!
— По рукам.
Глава 12
Если день не задался — пиши пропало. Вика, конечно, оживила обстановку, внесла в унылую, затхлую атмосферу врачебного кабинета, отравленную еще и миазмами охранки — свежий ветер молодости и красоты. Это подействовало даже на Зубатова. Тот подскочил с моего кресла, поклонился девушке.
Что делать, пришлось познакомить Талль с московским гэбистом, вести светские разговоры про погоду, наступающий Новый Год. После того как Зубатов откланялся, мне пришлось отвечать еще и на сотню вопросов Виктории, «купаться» в фонтане ее эмоций. А как же — после того момента страсти мы толком и не разговаривали. Некогда всё. А еще говорят, что жизнь сейчас неторопливая. Врут и не краснеют.
Моя помощница поначалу как-то почти официально ко мне обращалась. На «ты», но и всё. Смущалась? Не знаю даже. Но всё до того момента, когда мы случайно столкнулись. Вика остановилась и положила мне руки на грудь. А потом сразу же, безо всяких прелюдий, поцеловала. Я ответил так же, не каменный. И вот после этого она вроде как растаяла, и начала болтать всякую ерунду, и носиться по нашему кабинету, то и дело прикасаясь ко мне. Эх, молодость! Надо бы озаботиться вопросами предохранения, и прочего. А то вот так нежданно-негаданно, и…
А потом пришел бомж. Натуральный дурнопахнущий бездомный в грязном, рваном тулупе, с засаленной бородой до пояса. Да, есть у нас час приема для неимущих, и не каждый день, раз в неделю, но как-то он обычно не особо популярен у населения. А тут — нате, получите. Да еще и не по расписанию.
— Где тут дохтур?
— Я доктор. А ты кто?
— Ванька-цыган. С Хитровки
Бомж проковылял до кушетки, начал стягивать валенок. Амбре пошло такое, что я уже пожалел о своем сарказме с миазмами охранки. Нормально пахнут царские «комитетчики», одеколон, все дела…
