— Как это остановить? — спросил я.
— С поездом я справлюсь, — ответил Даниил. — Но если эта штуковина останется на месте — тут случится что-то ещё более плохое, за счёт накопительного эффекта.
Он вздохнул и посмотрел на меня как-то по-особенному: не оценивающе, не сочувствующе, а будто бы как на равного. С пониманием всего того, что мне предстояло. Странное дело: от этого взгляда страх куда-то отступил.
— Понимаешь, какая ситуация… — продолжал Даниил. — Дело в том, что ты использовал свою кровь. Поэтому вся эта штуковина завязана на тебя. И разрушить можешь её только ты.
— Я готов! — Поспешно ответил я. — Всё, что угодно. Мне придётся акваланг надевать, да?
— Тут есть одна сложность, — Даниил почесал затылок, в явном замешательстве. — Дело в том, что из неё не может выйти ничего живого. То есть, если ты попадёшь внутрь и сможешь её нейтрализовать — то погибнешь, когда снова окажешься снаружи…
Вот тут я снова не выдержал. Страх прорвался наружу; я почувствовал, как дрожат руки и как пересохло во рту. «И что же такого ценного есть в твоей жизни? — я сам пытался урезонить себя, — что стоило бы жизни миллиардов?.. Стоп! Ты ведь и сам погибнешь! Хотя он обещал остановить поезд… но ведь будет что-то ещё, хуже! Стоят ли пара лет или даже месяцев жизни возможности это всё остановить?»
Помогало плохо. Мне по-прежнему было очень страшно.
— Я бы, наверно, не смог тебя просить об этом, — продолжал Даниил, — если бы не знал, что возможна дорога обратно.
Я не сразу понял, о чём он. Глядя мне в глаза, он сделал какой-то пас руками и на переборке, которая отделяла кабину пилотов от салона, вдруг возник кристалл рубинового цвета. Он будто бы светился изнутри.
— Это особенная вещь. Её может притащить в мир, подобный нашему, только ребёнок. Очень особенный ребёнок. Её хотели использовать против нас, но я сумел это предотвратить, с помощью ребят, конечно. Если ты коснёшься её — то я смогу вернуть тебя обратно.
— В смысле? Даниил, я не понимаю… — сказал я. И действительно: тогда я не мог осознать всего этого. Разум противился.
— Чтобы устранить угрозу, тебе придётся умереть. Другого пути я просто не вижу, — Даниил вздохнул. — Но, как только ты коснёшься кристалла — я смогу вернуть тебя обратно.
Мой мозг выцепил только одно слово: «умереть». Всё остальное было абстракцией. Запредельной абстракцией. Страх продолжал наваливаться на меня волнами…
И знаешь что, Саш? Я хочу, чтобы ты помнил это. В этот самый момент я подумал о тебе. Вспомнил всю твою жизнь — с того самого момента, как увидел тебя в роддоме. Как ты улыбался мне. Не могу сказать, что сразу успокоился — но отчаяние ушло. Я твёрдо понял, что ты сможешь жить дальше. Именно ты, а не абстрактные миллиарды. И этого оказалось достаточно для принятия решения.
— Ты уверен, что у тебя получится? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — А то я бы написал пару писем… так, своим.
— Ты напишешь, — сказал Даниил, — когда вернёшься. И да, я уверен.
— Что мне делать?
— Для начала коснись кристалла.
Я протянул руку и не мешкая, пока меня не покинула решимость, коснулся рубиновой поверхности.
В первую секунду показалось, что ничего значимого не произошло. И только потом я осознал: страх ушёл, как отступает волна во время отлива на море. Только тоска осталась где-то под сердцем.
— Спасибо, — неожиданно для себя самого сказал я.
— Тебе спасибо, Андрей, — ответил Даниил. — Ты готов?
— Разве к этому можно быть готовым? — улыбнулся я.
— Ты прав. Нельзя, — кивнул Даниил, после чего достал из кармана спортивных штанов небольшую трубочку с резиновым мундштуком. — Это вместо акваланга. Иначе до места ты просто не доберёшься. И вот это возьми, — в его руках появился чёрный браслет, который он тут же закрепил у меня на запястье. — Он будет вибрировать, если ты отклонишься от пути.
— Когда? — спросил я. — Сколько есть времени?
— Его нет, — ответил Даниил. — Я тянул до последнего. Никак не мог решиться просить…
— Зря, — сказал я. — Как это будет?
— Не знаю точно. Может, прибор откажет. А, может, твоё сердце. Но это не важно. Главное то, что будет потом.
— Ясно, — кивнул я.
После чего встал и направился к выходу из салона. Даниил остался на месте.
Из романа «Город под горой»
Ярко светило солнце. В жарком воздухе плавал сосновый запах. Он щурился, подставляя солнцу лицо. Говорят, сосновый лес лечебный для лёгочников. Ему бы хотелось в это верить. Лёгкие были его слабым местом, с того момента, как незалеченный вовремя туберкулёз повредил их. Тогда, на Колыме, он не предавал особого значения своему состоянию. Работа была важнее всего. И дело было даже не в том, что государство и партия требовали ни перед чем не останавливаться. Его захватывало ощущение божественной мощи, теперь доступной его разуму и рукам.
А лёгкие… да, когда он потерял сознание на третьем тестовом участке в присутствии Сыщика, его отправили в санаторий на Кавказе, где было замечательное горное озеро и самшитовые леса. Тамошние врачи говорили, что в том состоянии, до которого он довёл себя, у него не было бы никаких шансов выжить ещё лет пять назад. Теперь же появились новые препараты, а с ними и программы реабилитации, которые достали его с того света.
Во время перелёта он бредил. Ему казалось, что он несётся среди облаков на ангельских крыльях, а внизу лежит страна — такая, какой она должна обязательно стать. Ради чего они работали и были готовы положить свою жизнь.
От страшной войны там не осталось и следа. Красивые города с прекрасными зданиями и парками. Зоны отдыха и развлечений. Наукограды. Космодромы… и надо всем этим объединяющей и всепобеждающей силой парит алое знамя!
Нет, он не думал, что жизнь в той новой стране стала легче. Он вообще считал, что лёгкость — это ловушка сознания. Когда что-то даётся слишком легко, жди беды. Вот только трудности там совершенно другого уровня. Больше никто не думает о том, как бы прожить на карточки до конца месяца и положенного пайка. Нет очередей за красивыми вещами: потому что сделать это очень просто.
Куда сложнее раздвигать горизонты. Следовать пути познания, принимать научные вызовы.
Он видел, как взлетают в космос корабли. И это не те жалкие химические ракеты, которые делают сейчас. Там… что-то принципиально новое.
С этим видением перед глазами он готов был расстаться с жизнью. Но вместо этого одним таким же прекрасным весенним утром он открыл глаза и увидел за распахнутым окном самшитовую рощу.
Тело было слабо, но он заставил его встать.
Тут же подбежала дежурная сестра, а потом и доктор, который занимался его случаем. Началась долгая и изнурительная программа реабилитации. И он с честью её прошёл, невзирая ни на какие трудности: потому что иначе ему было бы стыдно перед потомками, чей образ так ярко рисовался в бреду. Уже потом он узнал, что центр реабилитации находился на территории дачи Верховного. И тогда он порадовался, что не сдался. Потому что стыдиться было нечего.
В такие жаркие дни где-то в глубине его существа поднималась волна чувства, совсем неуместного в его работе. Ему хотелось пробежаться до седьмого пота по дорожке на городском стадионе, потом подтянуться на гимнастическом комплексе, чувствуя, как ноют мышцы… он ведь когда-то на полном серьёзе хотел стать спортсменом. Но голодная тыловая жизнь во время войны, холод и лишения превратили его в тщедушного очкарика. И тогда он решил, что сила разума — важнее.
В чём-то он, возможно, был прав. Но что поделать, если сейчас из него прорастало нераскрытое, подавленное, задвинутое в дальний угол.
Жизнь должна быть гармоничной. Человек — это не мозги в банке. Это ещё и чувства, устремления. Можно сколько угодно иронизировать над этим, но ведь и в космос человека выведет именно чувство. Потому что космические программы не имеют рационального объяснения. Роботы и автоматы всё сделают куда лучше. В конце концов, даже нацисты поняли, что живой пилот в дальнобойных ракетах излишнее и ненадёжное звено…
