Первого мая, когда по улицам города ходили рабочие механического завода с красными флагами, Виктор первый раз вечером зашёл туда, и этот клуб-кабак вызвал у него острое чувство ностальгии — там была барная стойка, пианино и несколько сравнительно симпатичных китаянок-официанток, и весьма колоритный владелец-китаец. Офицеры и вновь приезжие обсуждали новости, пили, курили, дрались и исполняли романсы под гитару или пианино — к пианино всегда была очередь. После этого Виктор начал захаживать туда каждый день — кабак разбудил в его душе какие-то нотки, возникшие в детстве после просмотра фильмов про белогвардейцев и сейчас забытые, да и выпивка там была более разнообразная, чем в гостинице. И самое для него главное — те беседы, которые здесь велись, были отличным источником информации.
«Спеть, что ли, романс?» — пару раз даже подумывал он, выпивая с местными офицерами и разного рода дельцами, которые стремились набиться ему в знакомые.
Все эти вечера Виктор посвятил по сути исследовательской деятельности, совмещая её с легкими возлияниями и карточной игрой — после одной из драк в кабаке со стрельбой из нагана в потолок для него стало совершенно очевидно, что анархия нарастает, а сами офицеры делятся на конкретно враждебные группировки, у каждой из которых был свой авторитетный вожак. Наиболее задиристым и буйным нравом выделялись уже знакомые ему орловцы, и Виктор всё более внимательно к ним присматривался — как по долгу службы, так и из чистого интереса. Расхаживая по городу и другим злачным местам, он многое для себя уяснил об умонастроениях, царивших в офицерской среде — слухи ходили самые экстравагантные, и одни ожидали скорого наступления на Владивосток и образования там нового правительства, другие агитировали за Семенова, который сидел на границе с Забайкальем и контролировал дорогу, периодически разбирая железнодорожные пути.
Май выдался прохладным, и шестого числа ночью даже ударили заморозки. Виктор, как обычно, утром пошёл в консульство — генконсул Попов ещё в пятницу отбыл в Пекин к князю Кудашеву, как он сказал — по крайне срочному делу. Попов был человеком интересным и весьма амбициозным, с хорошо подвешенным языком — у него были огромные связи по всей Маньчжурии и Приморью, через консульство проходил большой документооборот по хозяйственной деятельности множества организаций.
Виктор по обычаю расселся в кабинете. Он читал всё, до чего дотягивались руки — уставы императорской армии, справочники по Китаю и Маньчжурии, законы и кодексы, наставления по организации охраны и тому подобное, но более всего его интересовали экономические аспекты, и здесь он уже видел огромные возможности и прикидывал, как ему можно будет заработать по-крупному.
«Всё-таки большевики недаром отменили старую орфографию — новая значительно проще и удобнее», — от многочисленных твердых знаков и буков «ять» у него начинали слезиться глаза.
Часа через три, когда Виктор со справочником в руке предался очередным тяжким экзистенциальным размышлениям — на предмет не рвануть ли ему всё-таки в Москву, пока не поздно, в кабинет постучали и не дожидаясь разрешения, вошёл подпоручик Смирнов.
— Что-то срочное? — повернул к нему голову Виктор.
— Господин штабс-капитан, получена шифрограмма из Пекина от Георгия Константиновича, — подойдя к столу и став по стойке «смирно», молодой человек протянул незапечатанный конверт Виктору.
«Хорошая у него выправка, всё-таки ускоренные курсы во Владике кое-что дают, хотя бы такую выправку, да и повоевать он вроде бы немного успел», — мимоходом подумал он про подпоручика, доставая листок из конверта.
В листке от имени генерального консула Георгия Константиновича Попова было написано, что на следующей неделе в Харбин ожидается прибытие бывшего командующего Черноморским флотом вице-адмирала Колчака. Посол Кудашев и генконсул настоятельно просили его, Виктора, организовать достойную встречу, подготовить жильё — хороший дом или комфортабельный вагон, и ввести в курс дела вице-адмирала по текущим делам — он дал согласие занять должность начальника охранной стражи КВЖД.
Виктор, а он сидел лицом к окну, развернул кресло от стола, повернулся к подпоручику — тот смотрел на него с любопытством.
— Вы читали?
— Так точно! — в голосе молодого человека были нотки восторга.
«Насколько я помню, только вот точно ли, Колчак был некоторое время в Харбине и занимался здесь организацией антибольшевистских частей, но потом восстали чехословаки и его пригласили в Омск, в правительство, которое там образовалось к осени из каких-то эсеров-учредиловцев и сибиряков. Если я сейчас познакомлюсь с ним и покажу себя в лучшем виде — перспективы просто захватывающие, хотя Омск — тоже дыра, но более веселая, чем эта. Но карьера просто головокружительная может быть».
— Знаете, Игорь Иванович, я тоже разделяю ваш восторг — скоро у нас будет множество дел и настанет пора очищать Россию от большевиков! — заявил Виктор.
— Так точно, господин штабс-капитан — очень на это надеюсь!
— Озаботьтесь поиском хорошей квартиры для вице-адмирала и его сопровождающих, или же организуйте вагон первого класса! — мода на личные вагоны у высоких чинов пошла ещё с первого года мировой войны, это было удобно.
— Так точно! — подпоручик щелкнул каблуком и с энтузиазмом на лице вышел из кабинета.
«Что это он так рад?» — на миг задумался Виктор, однако его мысли перескочили на местные расклады — город был сравнительно небольшой по сравнению с привычными ему современными, однако здесь страсти бушевали и социальная обстановка, что называется, была сложной и контрасты были на каждом шагу: пробольшевистские рабочие, низовые служащие дороги и ополченцы, жестко антибольшевистская верхушка дороги, дельцы и промышленники, бежавшие от большевиков, представители старой власти, а ещё местные генералы и добровольческие части, которые с каждым днём всё больше и больше ощущали себя хозяевами в городе. А ещё китайские власти, которые внимательно за всем следили и вся эта нарастающая анархия их очень радовала.
«Останусь здесь, поскольку у большевиков, или как говорят, в Совдепии — всё тоже самое сейчас, только под другим соусом — такие же полевые атаманы, говорильня и развал хозяйственной деятельности».
Закинув ногу за ногу и легонько барабаня пальцами по столу, Виктор вспомнил стихотворение Цветаевой, уже написанное в этом времени и когда-то очень его поразившее. Он шепотом продекламировал его:
Белая гвардия, путь твой высок:
Черному дулу — грудь и висок.
Божье да белое твое дело:
Белое тело твое — в песок.
Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает...
Старого мира — последний сон:
Молодость — Доблесть — Вандея — Дон.
Глава 2
Колчак. Сингапур-Шанхай-Пекин, весна 1918 года.
Конец марта в Сингапуре выдался очень жарким, а вечера были особенно душные и тяжкие. Вице-адмирала немного тяготил такой климат, хотя после своих знаменитых полярных экспедиций перед русско-японской войной он был привычен ко всему.
Сейчас Колчак, одетый в легкий костюм, сидел на веранде своего номера с бутылкой виски «Grants Family» — отель «Европа» оказался одним из самых приличных в этом городе, а марка напитка напомнила ему прошлогодний визит к Плеханову, когда он летом приехал в Петроград для доклада и нанёс ему визит — с собой он захватил именно этот виски, популярный тогда среди офицеров столичного гарнизона.
Колчак писал письмо Анне Васильевне, своей любимой женщине, на столе стоял её портрет. Сама она находилась сейчас в Японии, они расстались в январе.
«Милая моя Анна Васильевна, я сам не перестаю удивляться собственному спокойствию, с каким я встречаю капризы судьбы, внезапно меняющие все намерения, решения и цели. Я почти успокоился, отправляясь на Месопотамский фронт, на который смотрел как на место отдыха возле всех тех бурных событий прошлого года. Вы скажете, что это странное представление об отдыхе, но и этого мне не суждено, но только бы закончилось это ужасное скитание и постоянное ожидание, ожидание... Отсюда, из Сингапура, Россия кажется страшно далёкой, здесь всё чужое. Даже звёзды, на которые я сейчас смотрю, думая о Вас, здесь чужие — Южный Крест, нелепый Скорпион, Центавр, Арго с Канопусом — всё это чужое, невидимое для Вас, и только низко стоящая на севере Большая Медведица и Орион напоминают мне о Вас...» — выводил он на листе бумаги, погруженный в воспоминания об ужасных событиях прошлого года.
