Я попытался медленно встать с кровати, но чертова левая нога подломилась некстати, проехавшись по скользкой кровавой луже, успевшей набежать на пол с матраса.
Лять! Мне с трудом удалось без шума вернуть себя на прежнее место и не спалиться перед отморозками. Но именно эта неудача и натолкнула меня на одну дельную мысль…
[1] Перебо́р — вид погребального колокольного звона. Медленный звон во все колокола поочерёдно, начиная с наименьшего и заканчивая самым большим колоколом. Перебор совершается перед отпеванием и во время выноса гроба из храма.
[2] Царги — руки, ногти (уголовный жаргон).
[3] Басы — женские груди (уголовный жаргон).
[4] Сеанс — наблюдение за половым актом (уголовный жаргон).
[5] Расписать — нанести порезы (уголовный жаргон).
[6] Шахна — женский половой орган (уголовный жаргон).
Глава 2
Пока внимание бандитов было отвлечено на женские прелести, я размазывал по полу онемевшей ногой скользкие сгустки начинающей сворачиваться крови. Даже с матраса её вычерпал, чтобы на полу было погуще. Раз я не могу стремительно передвигаться из-за плохо работающей ноги, придется как-то выкручиваться.
Однако, подготавливая себе «технические условия» для неожиданного нападения на бандитов, я не переставал следить за их действиями. Ведь от того, насколько отвлечено их внимание в этот момент, будет зависеть моя жизнь и жизнь этой симпатичной девчонки. Поэтому, права на ошибку у меня не было.
— Ну же… ну… — Продолжал ныть губастый уголовник, поторапливая своего пахана.
— Не мороси под руку, плесень! — процедил сквозь зубы главарь, поднимаясь с кровати на ноги.
Когда он начал расстегивать ремень на штанах, я приготовился, крепко вбивая пятку рабочей ноги в крашеные половицы. Я стойко дожидался (хотя внутри у меня уже все трепетало от ненависти и омерзения), когда уголовник, спустив штаны, навалится на свою беспомощную жертву.
И только тогда начал стремительно действовать: резко оттолкнувшись здоровой ногой, я, упав на колени, буквально выехал в комнату по размазанным по полу кровавым сгусткам. До кровати я долетел одним махом — благо, она стояла практически рядом с моей каморкой.
Было и еще одно преимущество в таком способе передвижения: мне не нужно было наклоняться за оставленной возле кровати финкой, теряя драгоценные секунды — она сама легла мне в раскрытую ладонь правой руки. И уж поверьте, что воспользоваться эффективно я этим оружием вполне сумею. Даже не поднимаясь с колен.
Первым получил от души главарь — просквозив мимо уголовника по скользкой кровавой жиже, я технично вонзил острое лезвие его же собственной финки прямо же ему под подбородок. Он успел лишь конвульсивно дернуться, когда длинная полоса заточенного металла, пройдя сквозь ротовую и носовую полости, с хрустом пробила черепную кость, достав до самого мозга.
Я едва успел выдернуть ножик из раны, после чего уголовник обмяк и придавил своим грузным и подрагивающим телом насмерть перепуганную девчонку.
Жаль, конечно, что ублюдок так быстро сдох. Была б моя воля, я бы его для начала за яйца к люстре подвесил, а потом и вовсе кастрировал! На живую! Без всякого наркоза и обезболивания! Не должны такие твари плодиться на нашей матушке земле! Никогда! Нет у них такого права!
Но сожалеть о содеянном, было совершенно недосуг — в живых оставалось еще двое крепких и опасных противников. Настоящих отморозков-убийц. А я совсем не в форме, чтобы сойтись с ними на кулачках. Да я даже с колен сейчас не поднимусь — больную ногу вновь свело судорогой, и она превратилась в настоящую твердую деревяшку!
Не медля больше ни секунды, я резко метнул финку здоровой рукой, целя в глаз Балабасу. Именно он находился ко мне ближе всего — только кровавые брызги с лезвия разлетелись по сторонам, заляпав «красным салютом» рожу уголовника и побеленую стену за его спиной.
Конечно, я опасался промазать, ведь, лишившись единственного оружия, ничего другого противопоставить уголовнику уже не смогу. Да и со своим покалеченным телом я управлялся через пень-колоду — боец из меня сейчас, как из говна пуля!
Но сегодня судьба меня действительно хранила: урки, опешившие от моего стремительного появления и такой же скоропостижной расправы над их главарем, застыли двумя соляными столбами. И измазанная кровью финка влетела точно в глазницу отморозку, даже несмотря на то, что рука у меня основательно дрогнула.
Едва слышно хрупнула слезная кость, расположенная за выбитым глазом, и гребаный утырок рухнул ничком на пол. Застрявший в его глазу ножичек, при соприкосновении с деревянными половицами еще глубже вошел в черепушку и, пробив затылочную кость, показал острый кончик лезвия из-под копны основательно и давно не стриженых волос.
В комнате воцарилась гнетущая тишина, прерываемая только перестуком подкованных металлом сапог о железную спинку кровати бьющегося в посмертных конвульсиях Балабаса. Гуня-губошлеп, единственный оставшийся в живых из троицы бандитов, расшившимися от страха глазами наблюдал за агонией подельников. Я заметил, что его широкие серые штаны перестали топорщиться в районе ширинки, и теперь стремительно темнели, пропитываясь влагой.
Пока он «медитировал» и «давал течь», я умудрился доползти на коленках до стола и схватить обрез. Передернув затвор и убедившись, что ствол заряжен, я взял на мушку «последнего из могикан».
Металлический лязг затвора наконец-то вырвал Гуню из прострации, и он, резко отпустив заломленные руки девушки, потянул свои корявые грабки к пистолету, торчащему за поясом.
— Не-а! — сипло прокаркал я, выдавливая из чудовищно першившей глотки все, что можно, и укоризненно покачал головой. — Руки!
— А? — словно не расслышав, пискнул он давшим петуха голосом, но руки от пистолета одернул.
— Х. й на! — качнув стволом обреза, выдохнул я.
— Не убивайте, дяденька! — неожиданно завопил фальцетом уголовник, роняя крупные крокодиловы слезы. — Это все они, падлы! Заставили меня…
— Молчать! — Горло продрало словно наждаком, я даже поморщился, настолько болезненными были ощущения.
— Все-все! — Уголовник, заметив, как я демонстративно потянул пальцем спусковой крючок, вздрогнул и заткнулся.
Девчушка же, почувствовав свободу, не стала тупо ныть и бессмысленно причитать, и даже в обморок не свалилась, хотя на ней распластался дохлый уркаган. Поднатужившись, она скинула еще теплый труп на пол и выдернула кляп изо рта.
— Мамошка, живой? — Было первое, что она произнесла.
Мамошка? Это я, что ли? Но раздумывать над этим пока недосуг.
— Живой, — сипло прокаркал я. — Сама освободишься?
— Да.
Я не буду повторять тот поток ругательств, который вылился как на живого, так и на дохлых уголовников, но кое-что даже я бы с удовольствием запомнил для дальнейшего воспроизведения. Бранилась она знатно для своего «нежного» возраста.
Пока я держал Гуню на прицеле, девчушка, не переставая грязно матюкаться, раздергала ногтями тугие узлы, стягивающие изящные лодыжки. Окончательно освободившись, она вскочила с кровати намереваясь впиться обломанными когтями в рожу бандита, даже не подумав прикрыть наготу.
— Стой! — резко одернул я обнаженную и измазанную кровью фурию, пылающую праведным гневом. — Пистолет сначала у него забери!
Помимо воли я вновь залюбовался её высокой и крепкой грудью, стройными ножками и точеной талией. А струйки крови, тягуче стекающие через ложбинку её грудей по плоскому подтянутому животику, и медленно пятнающие темной краской светлый пушок лобковых волос, лишь завершали фантасмагорический образ яростной богини Смерти.
Девчонка выдернула пистолет из-за пояса бандита, а затем резким ударом колена вмазала ему с оттяжечкой по яйцам.
Ай да молодца! Ай да моя девочка! Мне показалось, что я даже услышал, как жалобно хрустнули его причиндалы. Гуня, хрюкнув нечто невразумительное, сложился пополам и принялся валиться в мою сторону. А это она удачно попала — подгадав, я добавил бандиту в челюсть прикладом, гарантированно вышибая из него остатки сознания.
