Удивительным в этом конфузе было лишь то, что сам Иван Иванович на Василия Павловича обиды не затаил и всего лишь за пару недель до смерти лично ему деньги и привез, причем даже больше, чем причиталось по указу Николая. Привез со словами:
— Ты уж, Василий Павлович, обиды на меня не держи: обо всем разве что Господь заранее подумать может, а я вот оплошал. Так что ты меня даже выручил, и деньги я тебе с благодарностью возвращаю. А что тут поболее будет, так ты, небось, деньги-то у жидов под процент брал, откуда у подполковника казна такая возьмется? И не спорь, чином не вышел!
Деньги тогда подполковник еще Андреев отправил супруге, а та положила их вместе с приданым своим: не на что было их пока тратить.
Да и потом на жизнь всем денег хватало, там более что и внуки все тоже, считай, за казенный кошт учились — а, получив чины офицерские, в помощи деда нуждаться и вовсе перестали.
Не получилось и у Николая Павловича полученные от графа Орлова деньги потратить: тот, увидев запрашиваемую сумму, лишь крякнул и, невзирая на приказание Николая, все же поинтересовался, куда столь изрядные суммы планируется потратить. Но, получив подробные объяснения, согласился с тем, что в Иркутске — где основные траты и предстояло сделать — столько денег власти навряд ли найдут, и выдал запрошенное. Золотом выдал, особо поинтересовавшись, хватит ли у горного поручика охраны для перевозки таких сумм.
Но везти ничего (почти ничего) не пришлось: в гости приехал бабкин племянник для проведения какого-то ритуала на бабкиной могиле, который мало что решил и домой возвращаться с Николаем Павловичем, так еще и предложил «деньги зря не возить», пообещав оплатить все в экспедиции необходимое уже в Иркутске. При условии, что «горный поручик» взамен (и большей частью сильно позже) оплатит из полученного в казне что-то, что буряты сочтут нужным купить в Европе. Воистину, пути товаров неисповедимы: летом пятьдесят первого экспедиция повезла из Петербурга в Иркутск две полных телеги закупленного у англичан китайского шелка…
В России песню «широка страна моя родная» еще не пели, но людям, по России путешествующим, она и не нужна была особо: они и без песни это знали. Измерив ширину эту необъятную собственными ногами или, если сословия они были не мужицкого, прочувствовав ее своими седалищами. Отправившаяся во второй половине июня экспедиция в Иркутск добралась лишь в октябре — а двигаться дальше под зиму смысла не было ни малейшего. Но время, проведенное в Иркутске, Николай Павлович не счел потраченным зря: он серьезно обновил и расширил свои знания бурятского языка, познакомился со многими бурятами, ведущими активную торговлю в городе, о многом их порасспросил — и составил выглядящим очень интересным план работы на следующее лето. А когда снег растаял — перебрался в Верхнеудинск, где ему родственники уже выстроили неплохой дом, и начал обследовать окрестности. Ближайшие окрестности — и к осени составил довольно неплохой план постройки железной дороги от Верхнеудинска до Петровского Завода.
Очень неплохой план, но в нем он счел необходимым отметить, что продукции Петровского завода на постройку этой дороги не хватит. Отослав составленные бумаги в столицу, он занялся планированием на следующий год — и немало в этом преуспел. Причем преуспел по дороге в Петербург: кое-что он решил императору лично доложить. Доложил, дождался ответа. А затем снова обратился к Николаю-царю с просьбой:
— Ваше величество, я еще раз прошу вашего позволения о переводе меня в армию, ведь все русские люди обязаны встать на защиту России!
— Послушай, бурят, — Николай посмотрел на тезку усталым взглядом, — ты там, за Байкалом, делаешь то, что кроме тебя сейчас никто сделать не может. А на Юге у нас с ружьями да пушками людей хватает, без тебя они уж точно обойдутся. Честь твоей семьи отец твой не посрамит, братья. А ты не посрами ее там, куда послан. Потому что там ты один даешь России больше, чем пара полков. Мне вон уже что пишут, — Николай кивнул на бумаги, лежащие на столе, — буряты многие считают, что император Николай Павлович сам бурят, лично земли бурятские обходит и смотрит, как жизнь бурятам лучше сделать. Тут бы посмеяться, мне ради смеху это и пишут — но ведь народ тамошний к России духом ближе становится, вот, пишут, в казаки уже более трех тысяч бурятов записалось. А это, сам понимать должен, мы должны и делом поддержать. Не слухи, а всё остальное. Так что езжай… мчись обратно и дело свое продолжай. И обязательно изыщи там руды железные: ну не верю я, что столько гор вокруг — и на все одна унылая копь имеется. Только скажи мне: тебе больше чин оберцегентнера по нраву или капитана?
— Найду железо, тогда и выберу.
— Ну, успеха тебе, тезка. Но учти: найдешь когда, выбирать будешь между бергмейстером и майором, и рудник с тебя я потребую.
Да уж, воистину широка страна моя родная: сбегал начальству доложить о ходе работ — и снова зима. И уже в конце этой зимы в Вернеудинск пришло письмо, извещающее о том, что Павел Васильевич Андреев пал на войне. Хорошо, что зимой в этом городке, где лавок имелось чуть ли не больше, чем жителей, водки не купить было. И нечем было «залить горе», так что Николай Павлович лишь грустно жаловался своему двоюродному дядьке Буладбаатару, что вот жизнь он положит на поиск всякого нужного, но может и напрасно положит, поскольку не найдет ничего.
Буладбаатар, который был вообще-то младше Николая Павловича лет на пять, терпеливо его выслушал, а потом дал очень полезный совет:
— Тут у нас бродит старик один, он много чего знает. Я слышал как другие слушали, что он рассказывал, будто есть тут и руды знатные, и золота немало в земле, и камень горючий, и земляное масло вонючее. Лучше китайского, только достать все это из земли ой как не просто.
— Ну, доставать-то из земли всё не просто, но ведь достаем же! А где этого старика отыскать можно?
— Отыскать его тоже дело не самое простое…
— То есть сказочный это старик, так?
— Его я последний раз видел прошлой весной. А улус его вовсе уже в Китае, но там он только зимой бывает, и говорят, не каждую зиму его там застать можно. Последние два года он там точно не зимовал, а где — никто не знает. Может кто и знает, но кому интересно, где бродит какой-то старик?
— Мне интересно. Очень интересно.
— Если хочешь, я попрошу всех хонгодоров ему сказать, если они его встретят, что ты очень хочешь с ним поговорить. У тебя ведь лошади хорошие?
— Ему лошадей отдать нужно будет?
— Нет. Старики — они никуда не спешат, да и им это не нужно. Но если он согласится, то скажет, где тебя ждать будет — тут хорошие лошади и пригодятся. Долго-то ждать он может и не захотеть…
— Думаю, что прокатиться куда-нибудь не очень далеко я смогу. Но только не в Китай: я народ тамошний не знаю, а брать с собой казаков на такое дело нельзя. Когда сможешь встречу устроить?
— Наранбаатар, я сказал, что попрошу людей с ним поговорить, да и то, если они его встретят, — буряты иногда его называли этим именем потому, что Николай Павлович «в поле» работал лишь летом. — Но если встретят, то ты об этом узнаешь за неделю.
— А если не встретят, то и никогда не узнаю.
— Мир не очень большой, а людей в нем много. Кто-то его обязательно встретит…
Кто-то старика встретил, и тот передал, что готов поговорить с Николаем Павловичем в Усть-Кяхте — если тот поспешит. Почему надо спешить, гиттенфервалтер не понял, но все же поехал сразу же, поскольку всю летнюю программу (обследование долины Селенги) он уже выполнил. И понял, что спешил не напрасно. Старик был действительно стар. Правда, первый вопрос, который он задал (через мальчишку-переводчика) прозвучал несколько странно:
— Та алс хол газар юу хайж байна вэ?
— Что ищешь ты в стране далекой? — перевел мальчик, и Николай Павлович слегка опешил. Впрочем, буквальные перевод был немного иным, а мальчик… что мальчик? Разные мальчики бывают…
