выполнить требование, и растворился. (Да именно растворился, так как у богов нет дверей и домов, они живут своим укладом, который нам людям не понять).
Он долго отсутствовал, но Перун не скучал, он в это время слушал молитву волхва с просьбой о здравии девушки, хмурился и думал. С одной стороны, помочь девушке он мог легко, и даже уже вернул ей почти истаявшую жизнь, но вот восстановить увечье, пока готов не был. Другие планы родились в божественной голове. Ее физическая немощь была ему нужна для своих целей. Взамен он даст ее племени плодородие на пять лет, оградит от лютых болезней на это же время, да и вообще будет отныне более внимательным к просьбам молящихся. Вполне достойная для них плата за неудобства, и небольшую помощь своему высшему богу.
— Лель! — Позвал Перун. — Хочу тебя видеть.
Юноша с внешностью ангела, с венком ромашек на русой, кудрявой голове, с умными голубыми как озера глазами, и вечной улыбкой на красных как кровь губах, контрастом выделяющихся на белом как снег лице, появился у трона.
— Что, старый, никак не решишься? Может тебе на свирели сыграть? Немного любви не повредит. — Улыбнулся еще шире чем обычно званый гость, подбросив в ладони волшебный музыкальный инструмент.
— Себе сыграй, шутник. Тебе лишь бы зубоскалить. — Нахмурился Перун. — Я всё-таки не в бирюльки играю, а судьбу внука решаю. Сам же видишь, что из него родители слепили своей вседозволенностью. Никакой ответственности, одни развлечения на уме. Никого кроме себя не любит и не уважает. Прихожан забросил и в дела не вникает, скоро потеряет всю паству. Чем жить будет? У меня божественную энергию выпрашивать?
— Ну так мы с тобой уже вроде все решили? Я пригляжу, чтобы он попал куда надо, увидел кого надо, но явно вмешиваться не стану. Все в тайне сохраню. Ни Даждьбог, ни Морена, ничего знать не будут, ну и конечно же твой внук, для него подобное без надобности. Для него все будет происходить по-настоящему. И любовь, и ненависть, и боль, и все чувства, что богами воспринимаются по-другому, он ощутит, как обычный смертный. Все как простой человек. Урок получит хороший.
Если уж и это ему не поможет стать истинным богом, тем, кому с чистым сердцем требы несут, то не обессудь, он безнадежен, и тебе придется делать выбор между его смертью или падением в отрицание, что наверно еще страшнее чем просто гибель.
— Вот я и опасаюсь этого выбора. — Вздохнул Перун. — Он часть моей души. Надежда. Вдруг не изменится? Как собственного потомка на смерть осудить?
— Ты еще на ромашке погадай. — Усмехнулся Лель. — Не узнаю тебя. Где тот суровый и решительный бог? Сделал выбор — так действуй.
— Ладно. — Махнул рукой громовержец. — Убедил. Пусть сам решает свою судьбу, не пацан несмышленый, я в его годы уже судьбы мира вершил, а он все на облаках катается и хулиганит. Разговор окончен. Скройся с глаз, они сейчас появятся.
Лель исчез и буквально через мгновение, перед троном материализовались три бога. Они склонили головы, приветствуя высшего, а тот нахмурившись молчал, и лишь сверлил холодным, суровым взглядом их растерянные лица.
Время шло, но никто не произносил ни слова.
— Вот мое решение! — Наконец Перун грохнул заискрившимся посохом. — Богумир лишается звания моего внука. — Гости вздрогнули, но не посмели возразить. — Также лишается божественной силы и привилегий, данных ему по праву рождения. — Дрожь пробежала по плечам присутствующих, и на их лицах отобразилась тревога. — И последнее... Я изгоняю его из пантеона и вообще из Прави. Отныне его место внизу, в Яви, среди людей. Он становится смертным.
Богумир побледнел. Он чего угодно мог ожидать от деда за свою выходку, но вот столь сурового наказания явно не заслуживал. Никого еще до него не изгоняли из мира богов, он первый.
Даждьбог открыл рот, чтобы возразить, но уткнулся в жесткий взгляд отца, и понял, что тот принял решение и теперь уже не отступится.
Морена упала на колени, и слезы хлынули из глаз:
— Пощади отец. Смилуйся. Смени гнев на милость. Он же дитя еще неразумное. Накажи по-другому, только не изгоняй. — Она рыдала, протягивая руки, и смотреть на это Перуну было больно. Гордая, черная красавица, подарившая ему внука, властительница смерти, унижалась и молила о пощаде. Мать готова на все, ради ребенка, и богиня не исключение. Но поддаться минутной слабости, и уступить высший бог не мог. Если сейчас так не поступить, то в дальнейшем придется убить внука собственными руками, ведь пасть ему дед не позволит. Значит он делает все правильно, хотя и жестоко.
— Нет!!! — Отрезал Громовержец. — Решение принято, и обсуждать его я не намерен. Богумир немедленно будет выброшен из нашего мира, и если я узнаю, что кто-то ему посмеет помогать в новой жизни... Берегитесь. Вы меня знаете. Пожалеете, что на свет появились. — Он еще раз грохнул посохом, и небеса разрезала молния. — Прощайтесь!
Богумир покачнулся, словно его ударили. Даждьбог, сжал плечо сына, попытался что-то сказать, но не найдя слов, отвернулся. Морена обняла своего единственного мальчика, и рыдая покрыла поцелуями родное лицо, и руки.
— Все! Хватит! — Рявкнул резко Перун. — Подойди ко мне, щенок. — Махнул он рукой призывая изгоняемого бога. Тот, пошатываясь приблизился, и с надеждой посмотрел в глаза деда, мечтая лишь об одном, чтобы тот смилостивился. Но суровый взгляд говорил об обратном.
— Отныне ты сам владеешь собственной судьбой. — С каким трудом давались слова грозному богу, знал только он сам, но изменить ничего не мог, и не хотел. — Я не закрываю от тебя возможность возвращения в Правь. Но ты должен будешь доказать, что достоин этого. Стань настоящим. Познай нужду, боль и любовь. Прими в душу чаяния людей и духов, вникни в их нужды, и научись уважать. На этом все.
Жесткая ладонь высшего бога коснулась лба юноши, губы прошептали беззвучное заклинание, и мир в глазах Богумира дрогнул, запульсировал, пошел рябью и померк, словно грозный дед задул ему свечу разума, и вот уже снова яркий свет, а вместе с ним холод, вонь и рев дикого зверя.
Здравствуй новый мир, мир людей.
Он стоял на задних лапах, и фыркал, принюхиваясь черным мокрым носом,
