— Отвали от меня, — проговорил холодным тоном Никита.
— А то че? — Он заглянул в глаза Никите, стал пихать его грудью в грудь. — Че ты сделаешь, сопля?
Внезапно Никита сам оттолкнул Остравнова. Опешивший от этого хулиган уставился на мальчишку дурными глазами.
— Ну, — проговорил я себе под нос. — Давай, Никита.
Никита смело шагнул к обидчику и дал ему кулачком прямо в глаз. Островной бухнулся на попу, уставился на Никиту, а потом искривился, стараясь не заплакать. Дружки Остравнова удивленно и даже изумленно смотрели на вставшего над Федей Никиту.
— Не лезь ко мне больше, понял⁈ Ни то получишь! — Зло крикнул Никита.
Остальные ребята даже отступили, попятились от мальчишки и не зная, что делать.
— Ты… Да я тебя… — Всхлипывая, встал Островной. — Я тебе сейчас врежу!
— Только попробуй, будешь тогда знать!
— Федя, да пошли, — сказал один из мальчишек. — Мы на автобус опоздаем. Ехать надо.
— Подождите! — Крикнул Островной. — Я его так не оставлю!
— Да харе, Остров, — поддакнул второй. — Ты че, Николаича не знаешь? Он щас возьмет да и без нас уедет. А я эту поездку ждал.
— Ну, — добавил третий. — А че ты вообще до Никиты докопался? Он же нормальный пацан вроде.
Мальчишки поддержали третьего и один за одним потоптали из-за туалета. Островной, в бессильной обиде еще пару мгновений смотрел на Никиту, а потом встал и ушел. Последним, с улыбкой на лице, отправился к автобусу и Никита.
— Вот видишь? — сказал я, оборачиваясь к Марине, — он справился сам.
— Василий Николаевич? — Учительница нахмурилась. — Вам плохо? Вы какой-то бледный.
— Все хорошо. Сердце с утра пошаливает, — отмахнулся я. — Возвращайся к автобусу. Я сейчас приму таблетки и подойду.
— Ну че? — Спросил я у белого, как смерть мальчишки. — Полегчало?
— Ага, Василий Николаевич, — покивал мальчик, только что вернувшийся в автобус.
Ребенку стало плохо, и пришлось остановиться, чтобы его не вырвало прямо в салон.
— Витя, — Выпрямился я и глянул назад, на заполненные детьми места. — Тебя как, укачивает в автобусе?
— Нет, Василий Николаевич!
— Поменяйся с Вадимом местами. Ему нельзя над колесом сидеть. Плохо становится.
Отправив мальчишек меняться местами, я занял свое.
Автобус остановился в полях, на обочине узкой трассы, пролегающей между морем зреющей пшеницы и редколесиной посадкой.
— Двигай, Степаныч! — Крикнул я шоферу.
Водитель хрустнул передней передачей, дал газу. Автобус было натужно двинулся, но вдруг забуксовал, мы услышали, как грязь грохочет в коленных арках. Степаныч еще несколько раз попытался тронуть автобус, потом выбрался из кабины. Пошел к заднему мосту, посмотреть, в чем же дело.
Вернувшись в салон, он заявил:
— Обочину размыло дождями. Мы застряли.
— Сильно? — поднялся я с трудом.
— Порядком. Задний мост завяз. Мы там нихилую такую колею выкопали.
— И что делать? — Растерянно заозиралась вокруг Марина Ивановна. — Нам до Новиномысска еще сорок минут дороги. А соревнования начнутся через час!
— Я, конечно, могу еще погазовать, — пожал плечами старый шофер. — Но мы можем так завязнуть, что только трактором вытянешь. А если обочина поедет, так вообще, в кювет скатимся.
— Не надо газовать, мы пихнем, — сказал я. Обернулся на ребят, кто был постарше: девятые, десятые классы. — Ну что, мужики? Подтолкнем нашу ласточку? Мне надо человек пять добровольцев.
Вызвались несколько парней, все крепкие, из моей группы тяжелоатлетов.
— Может, нам всем выйти? — Спросила Марина Ивановна.
— Нет, оставайтесь. Вы своим весом утяжеляете автобус, — сказал я. — Сцепление с грунтом будет крепче.
Выбравшись наружу, мы пошли к заднему мосту и налегли. Степаныч поддал газу, и колеса стали бешено вращаться, разбрасывая грязь.
Ребята упирались как надо, я тоже толкал изо всех сил. Даже почувствовал, как больно кольнуло сердце. Больнее, чем раньше. Автобус же, даже и не думал сходить с места.
— Не, так не выйдет, — отступил я. — А ну давай его в раскачку! И раз!
Мы налегли снова, и Степаныч вдавил педаль. Автобус немного качнулся вперед, и когда мы ослабили напор, откатился. Показывая своим примером, как надо, я налег снова. Сердце стрельнуло так, что я с трудом сдержал стон. Только крикнул вместо этого:
— И раз!
С каждым движением, с каждым толчком, боль в груди разгоралась только сильнее. Я старался ее не замечать.
— И раз! — Крикнул я снова, и снова нажал изо всех сил.
Автобус, секунду назад откатившийся чуть ни на полметра, газанул и, под нашим общим напором, выбрался из глубокой колеи.
— Пошел! Пошел! — Закричал кто-то из мальчишек.
— Вытолкали!
— Вытолкали, — устало сказал я, а потом скривился от сильной боли в груди. Схватился за сердце.
— Василий Николаевич! — подскочил ко мне рослый десятиклассник по имени Витя. — Вы чего?
— Хорошо все, — отмахнулся я. — Просто…
Я недоговорил. Новый удар сердца принес такую боль, что подкосились ноги. Я упал на колени.
— Василий Николаевич! — Кинулись ко мне ребята. — Что с вами⁈
«Все хорошо, — спокойно крутилось в голове. — Сейчас я приду в себя. Все хорошо».
Я уже не почувствовал, как упал на землю. Несколько мгновений для меня существовала только боль в груди. Потом прошла и она. Наступило небывалое спокойствие, а за ним темнота.
* * *
Город Усть-Кубанск, Краснодарский край. Май 1973 года. СССР
Сначала я почувствовал яркое солнце, пробивавшееся к глазам сквозь закрытые веки. Что-то мягкое, устилавшие землю, кололо пальцы, щекотало затылок. Кажется, это была трава. Потом появился и звук: детский хохот, доносившийся со всех сторон.
— А че ж ты падаешь, а? Медведи вон как хорошо по деревьям лазят, а ты чего⁈
— Так все ж правильно! Медведи, может быть, и лазят, а где ты видал, чтобы по веткам лазили батоны⁈
Снова раздался тот же дружный хохот.
Я распахнул глаза. Солнце, зависшее на ясном небе, у кроны большой абрикосы, распростёршейся в поле моего зрения, неприятно защипало глаза. Потом пришла боль, но не в сердце, как секунду назад, а в голове и спине. Создавалось впечатление, будто я упал и сильно ударился о землю.
Когда я сощурился, увидел еще кое-что: коричневый школьный портфель, болтавшийся прямо над головой. Лямкой его зацепили за небольшой сучек, росший из толстой, оттопыренной от ствола дерева ветки. Самое интересное, портфель был старинным, но не выглядел старым. Сейчас дети таких не носят. Простоя сумка из кожзама напоминала мне ту… с которой я сам ходил в школьные годы. В советские годы.
С трудом поднявшись, я принял сидячее положение. Удивленно уставился на свои руки. Мои пальцы были пухлыми белыми и… детскими?..
— Смотри! Видать, мозги отшиб! Себя не узнает!
— А-ха-ха-ха-ха-ха!
Я поднял взгляд. Передо мной стояли трое ребят. Первым, что бросилось мне в глаза, были пионерские галстуки. Они красными пятнами светились на шеях мальчишек. Правда, только двоих. Третий, стоявший посередине, был без галстука.
Все как один, пацаны носили школьную форму. Советскую форму. Их синие курточки блестели большими белыми пуговицами на груди, плечах, манжетах. На левом плече у всех троих виднелись нашивки из козжама, на которых должна была изображаться вроде раскрытая книга. Однако книжек на их эмблемах не было. На стертых добела нашивках были от руки накаляканы какие-то непонятные закорюки.
А ведь… Ведь в детстве мы тоже рисовали на эмблемах старой школьной формы, что в голову придет…
Ошарашенный, я осмотрел свои рукава. Белая рубашка, синяя курточка, нашивка с открытой книгой… Я одет в советскую школьную форму… И я ребенок.
— Ну так че, Батон? — Обратился ко мне парень, что был посередине. — полезешь доставать свою сумку? У тебя две попытки осталось!
Светловолосый и немного всклокоченный, он нахально смотрел на меня своими голубыми глазами. Щерился немного кривозубой улыбкой.
