На эти его слова я только пожал плечами. Еще раз спросил про ножик.
Дед Фомка кивнул.
— Есть, но перочинный только.
— Давай какой есть.
Дед Фомка вынул из кармана коричневую пластиковую рукоять складного ножа. Сунул мне. Рукоять была очень красивая, выполненная в форме прыгающей белочки. С одной ее стороны, под беличьей мордочкой я прочитал: «Ц 1Р 60К». То есть «цена один рубль шестьдесят копеек».
Нож, очевидно, был советский. Точно такой, какой был у одного моего одноклассника, имя которого уже давно вымылось из памяти. К двадцать четвертому году, если такие и найдешь, то точеные-переточенные. А этот был почти новый, как вчера из магазина.
Я вынул лезвие за когтевой шлиц на клинке, оно щелкнуло и зафиксировалось под прямым углом от рукояти. В памяти тут же всплыли воспоминания о том, за что мы в детстве ценили такие ножи. Ими, открытыми вот так, наполовину, очень удобно было играть в ножички.
Я хмыкнул, раскрыл лезвие до конца.
— Чего такое? Да острый-острый. Только вчера наточил, — сказал дед Фомка.
— Да вижу, — попробовав на палец наточенное острие, сказал я. — Ладно, пойду. Ты, дедушка, если надо, иди к своим удочкам. Дальше я сам.
— Сам? — Нахмурился дед Фомка. — Точно?
— Точно. А что тут такого? — Я улыбнулся.
Дед Фомка не ответил, только удивленно заморгал.
— Ты что, никогда не видел, как пацан ходит с ножиком в лес? — Спросил я с улыбкой.
— Нет, Володя, — поторопился он покачать головой. — Я никогда не видел, чтобы в лес с ножиком ходил ты.
— Все когда-то бывает в первый раз, — пожал я плечами и потоптал по подросшей почти по щиколотку зелененькой травке.
Дед Фомка потащился за мной, я, впрочем, был и не против. Рощица вымахала совсем недалеко и от дороги, и от одинокой абрикосы.
— А чего ты хочешь тут сделать, Володя? — Спросил дед Фомка, пробираясь за мной по зарослям.
— Сейчас дедушка. Подожди минутку, — сказал я, примеряясь к молоденькой и тонкой, но уже высокой акации. — Вот, эта подойдет.
— Рагатину вырезать. Чтобы снять рюкзак, — догадался дед Фомка. — Ну ножиком ты будешь долго возиться.
— За неимением других инструментов будем исходить из того, что есть.
— Давай я, — подошел дед Фомка — Вдруг форму попортишь. Мамка ж тебя тогда заругает.
— Да не, я разберусь, дедушка, — улыбнулся я, обернувшись к Фомке. — Но если хочешь помочь, то подержи деревце. Что б сподручней было резать.
Я опустился где потолще, чтобы ровная часть стволика получилась подлиннее, а потом принялся резать мягкую сочную кору, делая выемки по обе стороны ветки. Надо сказать, физическое состояние Вовы оставляло желать лучшего. Уже минуты через две работы, я покрылся испаренной и почувствовал, как майка под рубашкой липнет к телу. Мышцы на слабых руках мальчика просто горели огнем.
Когда акация поддалась, мы с дедом Фомкой, остерегаясь молодых иголок, сняли деревце с аккуратного пенечка. Стали очищать от лишних веток и игл. Срезав шарообразную, едва-едва отросшую крону, оставили самые крепкие палочки рогаткой.
Так, вооружившись своим кустарным инструментом, я и пошел под абрикос.
— Давай помогу, Володя, — дед Фомка тоже взялся за стволик, когда я потянулся им к лямке портфеля.
Мы стали пытаться поддеть лямку, чтобы отцепить мою сумку от сучка. Не сразу, но это у нас получилось.
— Лови! Лови, Володя! Щас рухнет! — Крикнул задравший голову дед Фомка.
Потревоженный портфель зашатался, а потом соскользнул с сучка и упал прямо мне в руки.
— Сняли, — улыбнулся старик, откладывая рогатину. — Ну ты молодчина, Володя. Вон как придумал.
Потом дед недоуменно посмотрел на то, как я тут же опустился на корточки, открыл золотистый нажимной замок сумки, стал рыться в учебниках. Тут же достал учебник русского языка за пятый класс. Так, ясно. Значит, я заканчиваю пятый класс. Выходит, мне одиннадцать или двенадцать лет.
Торопливо раскрыв учебник, я извлек хранящуюся в нем зеленую тетрадку. Стал читать. Лицевая ее сторона гласила: 'тетрадь по русскому языку. Ученика пятого «Д» класса Медведя Владимира Сергеевича.
— Медведя, — произнес я задумчиво. — Вот так фамилия мне досталась.
— Володя, а ты чего? — Услышав, как я бормочу себе под нос, спросил дед Фомка.
— Да ничего-ничего. Проверяю, не потерялось ли чего.
Торопливо развернув тетрадь, я дошел до первого пустого листа. Прочитал: «Двенадцатого мая. Классная работа».
Значит, сегодня двенадцатое мая. Пятница. Закрыв тетрадку, я обратил ее задней стороной. Там меня встретили Законы Пионеров Советского союза. Что ж, ситуация обрисовывалась все яснее и яснее. Я умер и очнулся в теле мальчика Вовы Медведя из пятого «Д» класса. Мне двенадцать лет, и живу я в… А какой это город? На мой родной Курганинск совсем не похоже.
Я вернул тетрадь в учебник, сунул книжку обратно в сумку. Потом достал дневник.
— Слышь, Вов, — опустился рядом дед Фомка. — Так, может, все-таки расскажешь, чего у тебя такого в школе твориться?
— В каком это смысле, дедушка? — Спросил я, не отрываясь от поисков.
— Да в таком. Этих троих ребят я знаю. Они вполне нормальные, не раздолбаи. Гриша вообще отличник, первый спортсмен в твоем классе. А они так с тобой поступают.
Я извлек дневник. Бледно-малиновая книжица несла на себе своей шершавой обложке надпись с моим именем, фамилией и номером школы. Школа, к слову, была девятая. Но главное я увидел отметку об учебном году: тысяча девятьсот семьдесят второй — семьдесят третий учебный год… Значит… Я в СССР в семьдесят третьем году.
До чемпионата мира по тяжелой атлетике два года… До олимпиады восемьдесят — семь лет. Черт… Может быть, даже… успею.
— Ты мне, Вова, расскажи. Что ты такого сделал, что на тебя эти мальчишка взъелись? Просто так они бы не стали тебя так шпынять. А тут… Какой это раз? Третий? Пятый?
— Я не знаю, — отвлекшись от дневника, сказал я.
— Не знаешь, какой раз?
— Нет, дедушка. Не знаю, за что.
Дед Фомка нахмурил кустистые брови, но промолчал. Я же вернулся к дневнику. На обложке я прочитал и город, в котором нахожусь: Усть-Кубанск. Что ж. Город, на Кубани. Я в нем не бывал, но это Краснодарский край. Все же, как ни крути, а места знакомые, даже родные. Вот только неплохо было бы теперь отыскать, где я живу. Очевидным способом было попросить деда Фомку. Раз уж он так хорошо со мной знаком, просто не может не знать, где я живу.
— Странно как, — старик нахмурил брови глубже к переносице.
— Слушай, деда, — сказал я, вернув дневник на место, — проводи меня домой, пожалуйста.
— А. Боишься, что эти ребята к тебе опять пристанут?
Конечно же, я не боялся. Я еще в детстве привык стоять за себя. Папа мой был офицером, и мы часто переезжали туда, куда пошлет его Родина. Мне же, всякий раз приходилось менять круг знакомств. И не все пацаны в новом кругу бывали ко мне дружелюбны. Часто случалось все совсем наоборот. Однако на вопрос старика я промолчал. Пусть думает, как ему удобно.
— Конечно, Володя, — согласился старик. — Путь, правда, неблизкий. Но я тебя провожу. Удочки только смотаю.
Как только старик сложил свои удочки-бамбуки и убрал их в чехол от охотничьего ружья, мы отправились в путь. Обойдя озеро, пошли к городу. Быстро попали в низкоэтажный пригород, состоящий в основном из низеньких хат, да небольших кирпичных домов с приусадебными участками.
Потом мы вышли на проезжую улицу. Потопали вдоль нее по свежеуложенному бетонному тротуару. Автомобильный поток был, хоть и не чета тому, к которому я привык к две тысячи двадцать четвертому году, но все же оставался отнюдь не скромным.
Мимо нас проносились москвичи, жигули, большие груженые самосвалы ГАЗ и новенькие КаМАЗ.
Вот, мимо проехал белый ИЖ-412. А тут и вовсе важно едет белая Волга. Видимо, везет она серьезного человека из горсовета или начальника какого-нибудь завода.
Город Усть-Кубанск был, как я потом узнал, небольшим. Старый центр его, низкоэтажный и состоящий в основном из маленьких многоквартирных домов-жактов, соседствовал с «новым», построенным преимущественно из пятиэтажных хрущевок. Дальше, ближе к Кубани, возводили новые, высотные «брежневки».
